Марина Алексеева - Ребрендинг юродивой

Настя ответила, пытаясь выглядеть убедительной:

— Обычный. Ты бы ни за что не определил, чем он занимается, если бы встретил его на улице. Милый и приятный мужчина.

— Да ну?

— Да. Обаятельный и остроумный. Очень интеллигентный.

— Да ладно! А сам мочит каждый день кого-нибудь!

— Сам он никого уже не мочит. Да и излишняя жестокость себя никогда не оправдывает. Просто в их обществе свои законы. Они их выбрали и по ним живут. Вот и все.

— Ну ты, Насть, даешь! Я прямо обалдел! Он небось тебе большие бабки платит? А?

— Да нет… Нормальные. Как все.

— Да ладно! Прибедняешься. Я у тебя занять хотел…

— У меня нет. Извини…

Настя прошла мимо Стасика к своей комнате.

— Зазналась! Как же… Нет у нее… Сучка е…я!

Стасик прошептал все это еле слышно, но Настя услышала… Только виду не подала. А зачем? Главное, чтобы ее оставили в покое.

Сейчас она покормит Веронику. Проверит тетради… А потом, может быть, даже уснет… Если получится…

Посидеть в одиночестве не удалось. То и дело прибегала Машка. Она трещала, как пулемет, и постоянно чего-то хотела.

— Настя, дай ручку. Я буду рисовать. И бумажку дай. — Машка тянулась за ручкой, которой писала Настя, другие ей были не нужны, только эта.

И Настя давала ручку. И бумажку тоже. Правда, обычный листок Машке тоже не подходил. Ей нужны были именно детские тетради. Настя же писала в них! Вот и Машка тоже будет!

— Вот, Маш. Пиши тут, — улыбалась Настя.

Она не могла не улыбаться, глядя на пухлощекое сосредоточенное Машкино личико. Даже в поганом настроении не могла. Машка — чудо! Маленькое, любимое чудо! И у нее никогда не будет такого — своего собственного, которое можно тискать и прижимать к груди — крепко-крепко, уткнувшись носом в лохматую и такую родную макушку…

— Нет! — визжало чудо. — Не хочу тут писать! Хочу — там! — Пальчик указывал на раскрытую тетрадь.

Бороться с детским напором сил у нее не было.

— На, — протянула Настя первую попавшуюся тетрадь.

Пусть пишет. Ничего страшного не случится. Ну, нарисует свои каляки-маляки на чьей-нибудь домашней работе… И что?.. Мир от этого не перевернется.

Но то, что Машке разрешали, быстро ей надоедало.

— Не хочу рисовать! Хочу компот!

Машка убегала на кухню и возвращалась с компотом, угрожая теперь залить им все тетради сразу.

— Пей аккуратно, — говорила ей Настя, отодвигая все самое ценное.

— Хочу черепашку! Где Вероника? — Машка соскакивала со стула и неслась к коробке.

— Осторожно, Маша! Вероника — маленькая.

— Я буду осторожно! Я осторожно, — обещала Машка, хватая бедную черепаху обеими руками и прижимая ее к груди.

— Маш, отдай! Ты ей больно сделаешь!

— Нет, я не буду больно! Я ее в колясочке покатаю. Она хочет покататься.

Как объяснить Машке, что Вероника кататься совершенно не хочет? Что она хочет, чтобы ее оставили в покое! Чего, в общем-то, хочет и Настя…

Потом пришла Ольга и долго ходила вокруг и около, подбирая подходящий момент, чтобы выпросить у Насти очередной свитер. Настя так замучилась от них всех, что сама помогла запуганной криминальными авторитетами Ольге перейти к нужной теме и предложила ей вожделенный свитер. Она готова была снять с себя последнее, только бы остаться одной…

Чтобы поплакать спокойно. Чтобы пожалеть себя. Она знала, что жалеть себя — плохо. Знала, что это говорит о ее слабости… Ну и что? Ну слабая она, и что? Кому какое дело? Теперь уж точно до нее никому нет никакого дела. И Андрею тоже…

На предпоследней тетради в комнату вошла Светлана Федоровна.

— Что-то ты меня, Настенька, совсем забыла. И сырничков не печешь. Конечно, кому я, старая, нужна…

Настя подумала, что попечь сейчас сырничков — это практически то, о чем она и мечтала…

Она печально посмотрела на бабушку и неожиданно спросила:

— Бабуль, а ты любила когда-нибудь? По-настоящему?

Светлана Федоровна вытаращила свои и без того круглые из-за толстых стекол очков глаза на Настю.

Потаращилась, медленно приходя в себя, и сообщила:

— Ой, были мужики… Были…

— Нет, бабушка… Я про любовь. Которая и сейчас, может быть, у тебя сохранилась… Такая была?

— Такая?.. Была… А как же…

Светлана Федоровна уселась на Настину кровать и задумалась.

— Была, да вся вышла…

— Почему? Расскажи, бабуль.

— Да что там… Влюбилась. В инженера нашего. Он красивый был. Статный. И умный такой, интеллигентный весь из себя. Муж-то мой — Васька — простой был лапоть. Грубый. А этот… — Бабушка мечтательно завела к потолку глаза. — Красавец… Вот и потеряла я голову… А ухаживал как… Ох! Грехи мои тяжкие! — вздохнула мечтательно Светлана Федоровна.