Роман Сенчин - Первая любовь (сборник)

Нина завороженно рассматривала черные «Мерседесы», похожие на жуков-могильщиков, что важно, рядком выстроились у парадного входа в особняк банкира. Вдруг что-то хлопнуло. Слащаво улыбаясь, заплывшая маска вручила Нико бокал с шампанским. Море рук вытянулось к рукопожатию. В приемной народа было еще больше, двери в кабинет директора были гостеприимно распахнуты, вдоль стены белел стол с горками салатов, от одного вида которых Нико затошнило. Все улыбались, расступаясь перед ним. Теперь Нинина рука грела его, как кипяток, он дрожал от холода, а челюсти свело, перекосив лицо в жалкой улыбке. За последние две недели он исхудал, пухлые щечки пропали, скулы туго обтянулись бледной кожей с нездоровым болотистым оттенком. Выходной костюм висел, заставляя Нико то и дело проверять, не двинулись ли вниз брюки, слабо удерживаемые стареньким дедовым ремнем. Мысли об этом ремне влекли за собой целый шлейф скорби, любое упоминание о деде крючило и корчило его внутренности, да так нестерпимо, что дыхание прерывалось. Чтобы отвлечься, он несчетное количество раз на новый лад повторял про себя оправдания, сжимал в руке сверток с чертежами шести этажей и подвальных помещений. Время насупилось и треснуло. Казалось, вся оставшаяся жизнь и будет этим тягостным, невыносимым ожиданием вопроса, где же остальные сорок этажей и почему вы не успели, ведь времени было достаточно, почти два месяца. После чего они наверняка потребуют вернуть задаток. Оводами жужжали в ушах, галками клевали сердце предчувствия неминуемого наказания – ведь задаток уже потрачен на квартирку, на свадьбу, на новенькую тачку Нининого братца. А вдруг Нину отберут и уведут от него. Но как избежать сцены позора, когда приглашено столько людей, чьи незнакомые лица преисполнены важности. В ожидании они смеются, группками потягивают из фужеров сладкое и беззаботное вино, и где-то среди них затерялся банкир. Вон он, со смехом дружески обнял грузного седого мамонта с девицей в коротеньком прозрачном платьице, раствор ног которой как раз – ширина кабинета, а объем обеих частей бюста – побольше вместительности вазы с сияющими виноградинами и персиками, пенящимися во рту пожилой очкастой репортерши в бирюзовом брючном костюме.

Лица гостей действительно немыслимы: отекшие старики, их женщины в букле, пот на котором забит литрами духов. Нико глубоко заглатывал воздух, наслаждаясь последними мгновениями затишья перед скандалом. Напряжение не позволяло ему даже смотреть по сторонам – цвета расплывались, отдельные фигуры заслоняли собой все остальные, как, например, высокий брюнет в бежевом костюме, с кровожадной ухмылкой марширующий возле женщины с теннисными мячиками грудей и икр. Нико проклинал собравшихся, каждую пуговицу на их одежде, каждую пряжку их обуви, нервничал, никак не мог до конца выдохнуть и сглотнуть. Он напряженно ожидал, что с минуты на минуту музыка затихнет и в шуршащей, чавкающей тишине придется сбивчиво признаться, что вместо предполагаемой группы из двадцати проектировщиков работал он один и еще немного помог дед.

Задумчивая Нина стояла рядом. Тихонько напевая, она витала так далеко от земли, что ее внимание не могли привлечь ни надушенные старики, ни молодые бизнесмены со взглядами-кошельками, ни женщины-муляжи, делящие ночь на три, ни громкое приветствие банкира, ошпарившего рукопожатием заснеженные руки Нико.

Непроницаемый, но сладкий, как кусок рафинада, банкир ласково похлопал Нико по пояснице. Сияя, выплюнул с немецким акцентом приглашение веселиться, кивнул в сторону распухшего салатами стола, узкими рысьими глазенками, с мужским акцентом, метнулся в сторону голых бедер в бордовых шортах. Между делом вклеил пресный, как облатка, комплимент Нине. И как бы между делом небрежно бросил: «В полночь милости прошу зайти ко мне, ведь заслужил, не так ли?»

Нико похолодел, ожидая рокового вопроса о работе, но банкир скрылся, оставив отходить от мелкой дрожи, пробивавшейся то там, то тут, то по всему телу одновременно.

Нина билась, как бабочка на нитке, – Нико крепко держал ее за руку. Казалось, все эти люди, улыбающиеся размазанной пудрой лиц, прятали за спинами сачки, нетерпеливо выжидая, когда нить порвется, чтобы можно было приступить ко второй части вечера – большой охоте. Тогда пожилые дамы, стриженные ежиком охранники, официантки, секретарша в боа из собачьего меха, девицы с треугольниками кружевных трусиков под коротенькими юбочками, пихая друг друга, бросятся ловить освободившуюся бабочку. Забудутся, протягивая руки с сачками – поймать бабочку, голубой лоскутик конфетти, устав прикидываться, сольются в громадный разноцветный тефтель жадные личики блондинок, ненасытные отбивные физиономий инвесторов и директоров, меховые микрофоны костлявых журналистов, лоскутки шелка, шерсти и крепа дорогих костюмов. Нина грызла печенье и пряталась в воротник платья от взгляда, кусающего поцелуем в кровь. Правда, холеный спонсор проекта смотрел не на нее, а на медную шевелюру своей бывшей жены – за плечом Нины. А еще Нина раздумывала, как хорошо было бы высвободиться и летать под потолком, обливая собрание горчицей и ярко-лиловой краской хрена со свеклой. За раздумьями над направлением мазков и техникой их наложения она не заметила, что в центре зала, вокруг пустого стола, сомкнулось плотное кольцо массивных темных фигур, словно они, догадавшись о провале молодого выскочки, переоценившего свои возможности, теперь слетелись, как слепни на пятнышко крови, и совещались, чем бы его построже, пожестче наказать.