Джулия Леви - Там, где остановилось время

Сильно сжимая карандаш, Андреа снова начала писать. Превозмогая себя, она несколько раз останавливалась, собиралась с силами и снова писала.

«Он домогался дочери Келли Атвуд, она мне все рассказала», – прочитала Дженни.

– Где он сейчас? Ты выгнала его? Он в тюрьме? – Андреа моргнула, и Дженни поняла, что последний вопрос попал в точку. «Как ни странно, эта новость нисколько меня не обрадовала и вообще не тронула. Мне все равно».

– Мам, продолжим разговор завтра, ладно? Если захочешь, я расскажу, как жила все эти годы. А сейчас я очень устала, да и ребенок сильно толкается, мне надо отдохнуть. Доброй ночи, – ласково прошептала Дженни, целуя Андреа в щечку. Чувствуя, что Андреа хочет написать ещё что-то, Дженни снова подложила ей под руку блокнот, вложила в руку ручку. Андреа из последних сил нацарапала еще несколько слов: «Я рада, что будешь мамой и вы дома». Закрыв глаза, Андреа еле-еле улыбнулась. Счастье и покой наполнили все её существо, несмотря на сильное переутомление.

Дни проходили за днями. Каждое утро Дженни начиналось с того, что она поднималась в комнату к Андреа, пододвигала к кровати старое кожаное кресло темно-вишневого цвета, подкладывала под спину маленькую подушку и, удобно устроившись и накрыв своей ладонью ладонь мамы, рассказывала. Она подробно рассказывала о том, как жила все эти годы, стараясь не упустить ни одной детали. Описание мельчайших подробностей всех событий давалось Дженни с трудом. Иногда она плакала, иногда с облегчением вздыхала и улыбалась, иногда замолкала и, мечтательно глядя в окно, вспоминала что-то, ведомое только ей. Рассказывая обо всех эпизодах своей жизни, проведенных вдали от родного дома, Дженни испытывала одновременно боль и страх, надежду и счастье, радость и снова боль, но смягчать краски она не хотела, ей хотелось донести до Андреа все, что она пережила. Андреа всегда слушала дочь с закрытыми глазами. Ей было мучительно стыдно за свое безразличие. И каждый раз она плакала, сожалела и винила себя за предательство. Она ясно понимала, что никому в этой жизни, кроме дочери и матери, теперь не нужна. Только это поддерживало бедную больную женщину. Андреа чувствовала, что конец близок, и её радовало, что скоро закончатся её мучения и она больше не будет обузой. Единственным желанием Андреа было хотя бы немного полюбоваться дочерью и дожить до рождения внука или внучки. О большем она уже и не смела мечтать.

Изливая душу перед матерью, Дженни чувствовала, как тяжесть прожитых лет постепенно отступает. Её душа наполнялась невероятной радостью и легкостью.

Счастье и покой пришли на смену страхам и тревогам. Андреа и Дженни с нетерпением ждали каждого утра, чтобы снова встретиться и поговорить. Общение друг с другом стало необходимостью для обеих. Андреа писала о том, как она жила, как винила себя и только себя за все, что произошло. Дженни продолжала описывать свои приключения. Они чувствовали, что их отношения вышли на какой-то другой уровень, что вся прошлая жизнь казалась теперь каким-то сном, который они смотрят со стороны.

Ванесса, наблюдавшая за возрожденными отношениями дочери и внучки, тайком плакала от радости и счастья за них. Она гордилась силой духа своих самых дорогих и любимых людей. Каждый день Ванесса благодарила Бога за то, что ей, Андреа и Дженни удалось усмирить свою гордыню и найти силы помириться и простить друг друга.

Дженни училась ухаживать за Андреа, помогала, как могла, по хозяйству Ванессе. К ним часто заглядывал Бакстер. Он был очень внимателен, никогда не задавал вопросов Дженни о её прошлой жизни, вел себя ненавязчиво и даже несколько сдержанно. Дженни ценила это и каждый день благодарила его за помощь и доброту. Она даже стала привыкать, что Бакстер всегда рядом.

Боль от расставания с Дэниелом постепенно притупилась. Дженни больше не плакала по ночам в подушку. Все чувства остались там, в Нью-Йорке. Теперь каждый её день был наполнен радостью, восторгом от того, как растет её малыш, как он толкается каждое утро и каждый вечер перед сном.

Дженни изредка звонила Мадлен и, каждый раз разговаривая с ней по телефону, в глубине души надеялась, даже не понимая, зачем ей это, что та намекнет или хотя бы обмолвится о Дэниеле. Но Мадлен ничего не говорила и не спрашивала, как будто и не существовало никогда никакого Дэниела, как будто и вовсе не было никакой истории, связанной с ним. Спрашивать Дженни тоже не решалась, она боялась, что Мадлен неправильно подумает о ней и, что самое неприятное, будет осуждать.