Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах

Ночь была туманной и сырой. Фигура человека, шедшего по лугу в сторону поселка, казалась призрачной. У крайнего дома человек будто бы исчез, но уже вскоре отделился от дерева и торопливо захромал к дому Озолса. Где-то залаяла собака. Якоб, это был он, вздрогнул, прижался к забору, тревожно выждал, пока снова наступила тишина.

Подойдя к своей калитке, Озолс не сразу решился ее открыть — вслушивался, вглядывался, потом, крадучись, вошел во двор. Сделал два-три шага и споткнулся о брошенные на дорожке грабли. Поднял их и, укоризненно покачав головой, хозяйским жестом прислонил к стене сарая. Сквозь туман и ночной мрак проступали привычные глазу очертания родного дома — Озолс двинулся к нему. Заглянул в окно, но сквозь плотную занавеску ничего разобрать не смог — так, какие-то двигающиеся тени. Проглотил густой, удушливый комок, с силой заставил себя отлепиться от окна, и, осторожно ступая, бесшумно двинулся к колодцу. Там он отцепил ведро и быстро заковылял в глубь сада. Но здесь не повезло — запнувшись обо что-то, он упал, ведро с грохотом покатилось по земле. Старик замер, вдавившись лицом в траву, и тотчас со скрипом открылась дверь.

— Кто здесь? — испуганно спросила. Марта. — Петерис, это ты?

Озолс лежал, не смея пошевелиться, со страхом глядя на дочь. Противоречивые чувства боролись в нем: отозваться, бросится навстречу, зайти в дом, повидать внука, отогреться, вымыться, поесть по-человечески, отоспаться, а завтра пойти и сдаться властям. Хуже не будет. Нет, зачем сдаваться? Забрать свой сундучок и податься в Ригу, затеряться в большом городе, схорониться… Но он продолжал лежать. Не двигался с места, хорошо сознавая: ничего, промелькнувшего в сознании, он не сделает, потому что все это бессмысленно и безнадежно.

Так и не поняв, что там прогрохотало во дворе, Марта закрыла дверь. Отец услышал, как лязгнул железный засов. Когда все стихло, он поднялся, подобрал ведро и, крадучись, продолжил свой путь. Ульи стояли под яблонями. Сняв крышку, Озолс торопливо выбросил ветошь, прикрывавшую соты, и стал вынимать тяжелые, полные меда, рамки. Ломая, корежа, пихал их в ведро, стараясь набить в него как можно больше меда. Пальцы стали липкими, старик машинально лизнул их. И вдруг испуганно пригнулся — за спиной раздался чей-то глухой голос:

— Сладенького захотел?

Якоб обернулся и облегченно вздохнул: перед ним стоял Петерис.

— Ну и напугал же ты меня! — приходя в себя, сказал ночной гость. — Помоги.

Но бывший батрак и не думал двигаться с места.

— Что тебе здесь надо?

Озолс неуверенно поднял голову, стараясь разглядеть в темноте выражение лица своего работника, — шутит тот или не шутит — наконец, понял, что не шутит, невольно потянулся за винтовкой. Его глаза хищно прищурились:

— Это мой дом.

— Был когда-то, — невозмутимо пробормотал Петерис и сделал шаг вперед.

— Не подходи. — Якоб рывком поднялся, неуклюже выставил перед собой оружие.

— Ой, как страшно, — ухмыльнулся Петерис — ему доставляло удовольствие издеваться над бывшим хозяином. — Все равно не стрельнешь.

— Не подходи, — попятился Озолс, — убью!

— Стрельнешь — люди сбегутся. А тебе на деревяшке далеко не уйти. Небось не забыл еще? — Он вдруг сделал выпад вперед и вырвал винтовку из рук Озолса. — Вот так-то оно лучше будет. Это я раньше тебя боялся. Когда ты меня с грязью мешал, да с женой моей якшался.

— Ты что, Петерис? — чуть не плача, вскрикнул хозяин. — Кто тебе сказал эту глупость? Богом клянусь…

— Можешь не клясться — работник грубо выругался. — Вы думали, Петерис дурак? Ничего не видит, ничего не замечает… — Он злорадно ухмыльнулся. — Ничего, я тебе тоже соли в жизнь подсыпал. Петух-то красный мой был. Хорошо горело, правда?

Как ни был Озолс напуган, удивление взяло вверх. Он недоверчиво спросил:

— Неужели ты?..

— А то кто же? Думал, Петерис долги отдавать не умеет? Тогда петуха подпустил, а сейчас в порошок сотру. — Крикнул с ненавистью: — А ну, пошли!

— Куда? — в ужасе отшатнулся Якоб.

— Сам знаешь, куда. Я за тебя отвечать не намерен.

— Да ты что, Петерис? Человек ты или кто?

— Человек? — бывший батрак разъярился. Он дышал словно загнанная лошадь. — Ишь, как ты заговорил — человека вспомнил. Тогда не замечал, а сейчас вспомнил. А ну, двигай! — он угрожающе передернул затвор.

Но Озолс не двинулся с места. Он неожиданно повалился на колени, умоляюще протянул руки:

— Прости меня за все. Не за себя прошу. Марту погубишь, внука моего…