Андреас Требаль - Гипнотизер

Мне, однако, самокопания были ни к чему. Ядовитый камень, зароненный мне в душу, давил, вгоняя меня в депрессию, до сих пор не испытанную мной.

После третьей бутылки я перешел к беседам с самим собой. Эмоциональный фон их растянулся от отчаяния к эйфории. Я укорял себя. Бранил, обзывая дураком и недотепой, но вскоре вновь ощутил себя Петром Великим. Уверовав в то, что впустую растранжирил десяток лет жизни, я изводился самообвинениями, обвиняя во всех смертных грехах свое мягкосердечие, какую-то детскую гордость тем, что представляю объект любви лишь для полоумных.

«Пошел ты к дьяволу. Все это суета да тщеславие. Напейся-ка лучше. Нажрись до отвала. Этому тебя учить нет нужды. А потом можно и в могилу!»

Воскресенье клонилось к вечеру, а я измотался самоедством до такой степени, будто полдня ишачил в каменоломне. И все же, собравшись с силами, соорудил подобие обеда: паштет из куропатки, хлеб и сыр. Но, даже пообедав, я чувствовал себя полупарализованным. Вытянувшись будто мертвец на диване с восточной обивкой, я вслушивался в разноголосье колокольного боя парижских церквей. Окна одной из двух поместительных комнат, снимаемых мною на рю Мон, выходят как раз на церковь Сен-Этьен-дю-Мон, другой — на усаженный черной смородиной двор.

Я любил ту, что с окнами во двор. В конце лета, например, двор этот служил пристанищем для многочисленных котов, которые мирно грелись здесь на солнышке. Стоило мне в течение нескольких минут, не отрываясь, смотреть на них, как их поведение менялось — животные начинали беспокойно озираться, поглядывать в мою сторону, явно желая уточнить, кто же все-таки удостоил их вниманием.

В полусне мне вдруг показалось, что на меня уставились четыре пары зелено-золотистых кошачьих глаз, и тут в дверь постучали.

Запыхавшись, консьержка передала мне письмо, которое, согласно ее клятвенным заверениям, только что было ей вручено. Разумеется, я не поверил. По части честности у мадам Руссо, пс-смотря на аристократическую фамилию, дела обстояли столь же скверно, как и по части естественности и доброты.

— Ваши подопечные в Шарентоне — уж не организовали ли они бунт? Я бы там у вас гильотину водрузила. Подобные вещи недопустимы!

Как и большинство женщин, величающих себя консьержками, мадам Руссо принадлежала к числу провокаторов. Однако я своевременно постиг науку пропускать ее комментарии мимо ушей. Уже первые строки послания родили идею, которую я тут же решил воплотить в жизнь — разыграть мадам Руссо, иными словами, поставить на ней небольшой эксперимент.

К письму Эскироль приложил два бесплатных билета. «Разве не подойдет вам такое мероприятие? Мне кажется, вам, как новопосвященному месмеристу, будут небезразличны экивоки этого Коперникуса. К сожалению, ни моя жена, ни я пойти не можем. Так что воспользуйтесь случаем».

— Прошу вас, мадам Руссо. У меня для вас сюрприз.

— Сюрприз для меня?

Несколько секунд спустя консьержка сидела визави, явно сокрушаясь о том, как это она сразу не поняла, что врачующий психопатов молодой человек с четвертого этажа — интереснейший тип. «Эти ваши кутежи, выражение сомнения на лице? Вам не кажется, что вы похожи на художника? На поэта, пожалуй, даже больше. А ваш голос! Полный достоинства» — так говорили в салоне ее обожаемого зятя. Сплошные достоинства! Хоть и психопатов пользует, но все равно — врач есть врач и зарабатывает соответственно.

Полагаю, что мадам Руссо тогда, во время своего первого визита ко мне, — который, если не ошибаюсь, так и остался единственным, — готова была простить мне даже то, что я высказался против гильотины.

— Мадам, — подчеркнуто благодушно продолжал я, — вы видели два этих билета, так? Они на сегодняшнее вечернее представление. Оно состоится на рю де Бретань в отеле «Де Карно». Граф де Карно имеет честь по рекомендации знаменитого маркиза де Пюсепора представлять его ученика Коперникуса.

Вид у мадам Руссо был такой, будто при перечислении мной этих имен она мучительно пытается припомнить все возможные сплетни, с ними связанные. Однако тут она явно не могла ничего припомнить. Первое, оттого, что я улыбался, и, второе, потому, что консьержка была застигнута врасплох моим, как выразился бы Эскироль, «психоидным взором каштановых глаз».

— Вы ощущаете усталость? Я не ошибся?

— О, месье, и как это вы угадали?

— Если я пообещаю, что ничего дурного вам не сделаю, вы ведь закроете глаза? Закроете?

— Ах…