Исай Калашников - Последнее отступление

— Вот беда-то! — ахнул Елисей Антипыч. — Вот влипли так влипли. Куда же коней девать? Чем я их кормить буду?

— По всей вероятности, долго вас не задержим, — человек, писавший протокол, вежливо проводил их до дверей.

Елисей Антипыч всю дорогу до постоялого двора бранился, жаловался Артемке:

— Всю-то жизнь мне не везет, разнесчастному. Нет такой оказии, которая бы со мной не приключилась. Будто нарочно меня подкарауливают всякие напасти. Скажем, у других мужиков бабы как бабы, у меня, ето самое, — зверюга. Чуть чего, хватается за сковородник. Не приведи господь втюриться тут в беду…. Другое несчастье — дочки. Семь штук народилось, а парня нет, без помощников маюсь.

На постоялом дворе их поджидал Федька. Он был в новых суконных брюках и френче. Стоял, небрежно постукивал ногтем по медным пуговицам френча.

— Ты где пропадал? — набросился на него Артемка.

— Мне некогда теперь шататься. Служба, братец.

— Что ты мелешь, какая служба?

— Я теперь анархист. А тебя не возьмут, тонкокожий, говорят.

— Да я и не пойду в анархисты, на черта они мне сдались!

— Я шучу. Гвоздю сказать словечко, он все сделает. Знаешь, какой мировой парень… Водку пьет, как конь воду, ей-богу!

— Нет, не лежит у меня душа к твоему Гвоздю.

— Дурак ты, Артемка. Смотри, одежду мне новую дали, в кармане кое-что имеется. На днях и леворверт Гвоздь раздобудет.

Артемка, конечно, не отказался бы от одежды, какая у Федьки, и от револьвера, но хлестать водку с Гвоздем, а этого не минуешь, — тащи назад.

— Не пойду я в анархисты. Нехорошие они люди, по-моему. Горлохваты, не революционеры.

— Нам-то какое дело, революционеры они или нет. Кормят — и ладно.

— Ну, хватит! — Артемка нахмурил брови. — Любо тебе — иди, держать не стану, меня сговаривать нечего.

— А что станешь делать, дурья голова? Не домой ли наладился? Валяй, на батькиных харчах житье хорошее, — скалил зубы Федька.

Он угадал: об этом и подумывал сейчас Артемка. Именно об этом. Стыдно будет перед матерью, перед батькой, а что сделаешь? Но слова Федьки, особенно же его улыбочка, этакая ехидненькая, повернули его мысли в другую сторону. Он насупился, помолчал и твердо сказал:

— Никуда я не поеду. И в анархисты не пойду. Буду работать.

— Сам себя не прокормишь. Не ломайся сдобным пряником. Гвоздь все обделает, и заживем припеваючи.

— Нет, — упрямо сказал Артемка. — Нет.

Листок с адресом привел Артемку в глухой переулок к деревянному дому. Над дверями висел большой лист кровельного железа, изъеденного ржавчиной, на нем кривыми буквами написано: «Союз строительных рабочих». Прибит лист был кое-как наспех, и еле держался. Ветер беспрестанно погромыхивал им.

Эта вывеска не внушала доверия. Артемка посмотрел на нее, на низкие окна, нерешительно толкнул дверь.

В большой комнате было три канцелярских стола, шкаф, закрытый на висячий замок. Рядом со шкафом сидел Рокшин. Он что-то писал, низко наклонившись над бумагой. За его спиной, на гвозде, вбитом в стену, висели пальто и шапка.

Кроме Рокшина, в комнате был еще один мужчина в офицерской гимнастерке с темными полосами на плечах, должно быть, следами погон.

Артемка остановился у стола Рокшина, снял шапку, кашлянул. Рокшин поднял голову.

— Вы ко мне?

— Ага. Я насчет работы. Вы мне сулили…

Рокшин отложил ручку в сторону, выпрямился. Беспокойно поблескивающие глаза ощупывали Артемку. Видно было, что он силится вспомнить, где видел Артемку, когда обещал ему работу.

— Вы мне в Совете написали эту бумажку, — Артемка протянул листок с адресом.

— Совершенно верно! — оживился Рокшин. — Садись. Ты, помнится, из деревни? Давно? Недавно. Чудесно! Как там идут дела? Совет создан или нет?

— При мне еще не было Совета, но к тому двигалось.

Рокшин достал из кармана пачку папирос, протянул ее Артемке.

— Кури.

Артемка отказался.

— Ах да, ты же семейский, — засмеялся Рокшин. — Семейские, как я слышал, консерваторы из консерваторов. Странно, неужели они тоже пойдут за Советами… Послушай, мужики действительно хотят установить Советскую власть? Или ее навязывают свыше?

Этот вопрос заставил Артемку задуматься, вспомнить, о чем говорили мужики дома, у Павла Сидоровича. Хотят не хотят — одним словом не скажешь.

— Не знаю даже, как вам и растолковать. Кто хочет, а кто и нет. По-всякому. Батя мой, он с войны недавно, ничего, к примеру, не хочет, а Клим, к примеру…

Рокшин круто повернулся к мужчине в офицерской гимнастерке.