Константэн Григорьев - Нега

Стоящий в белой кувшинке посреди синего океана Константэн открыл глаза и внятно произнес слово «Нега».

Так, разбуженный высшей мудростью, наступил новый день.

Проснувшись, Константэн ошалело уставился в окружающий его мир. Ранняя весна невидимой рукой открыла запыленную форточку, и хаотический, бессмысленно–яркий поток звуков наполнил комнату. Постепенно звуки стали узнаваемы, как если бы кто–то разложил их по полочкам сознания — птичий гомон, шелестенье солнца, детский недовольный рев и последний визг автомобилей. Стены комнаты из неопределенно–бурых стали радостно–зелеными, книжные полки напомнили о тщете всего земного, часы в красном пластмассовом чехле ласково что–то чирикнули.

— Мнимое, мнимое пробуждение! — простонал Константэн, зарываясь лицом в подушку.

Тут его кто–то позвал — все кругом угрожающе изменилось; сверху злобно и пристально наблюдали за ним звезды, куда–то заваливались баллоны с кислородом, в разрывах туч, балериной отставив ножку, стояла кубическая луна, а совсем другую луну с хихиканьем и лопотаньем проносили мимо японцы в одинаковых очках.

Константэна подняло и швырнуло навзничь — ахнув от неожиданности, он покатился вниз по темным зеркальным плитам. Наклон и скорость падения все увеличивались, уцепиться было не за что, бешено свистело в ушах, и вдруг он мягко воткнулся лицом и руками в мокрую блестящую траву.

Ощупал себя — все оказалось на месте. Возмущенный произволом подсознания, встал и двинулся прямо в противоположную сторону. Там оказалась крайне загадочная аллея. Вдоль аллеи была устроена галерея огромных светящихся картин.

На одной топырили уродливые руки синие человечки с хвостами и птичьими перьями по всему телу; на другой треугольники с вылезающими из орбит глазами кружились в странном танце с хладнокровными элегантными насекомыми. Поодаль пялилось в невиданное и жевало цветок шизофренически–наивное существо салатного цвета. Чья–то раздраженная жена, высовываясь из чайной чашки, лупила существо всеми вольтами Гармонической Кривой.

Константэн пошел дальше: «Отдай свой мозг», — настаивала из черного фона мертвенно–прелестная неконтактная девочка; в осеннем лесу стояли шестеро — из глаз у них змеились белые провода; бабочка пожирала цветущее девичье тело; белая–белая рубашка недоуменно вопрошала об участи сбежавшего тела.

Аллея кончилась, но картины и не думали отпускать его: посыпались сверху серебряные дожди, он очутился на айсберге, пролетел насквозь солнечные парники школы Асколи Пичено, гигантские сетчатые шары Фаллера, купола Язда и тут обнаружил, что находится внутри Колумбариума Хабитабиле. Этот бредовый внутренний угол двусмысленно значительного Мирового Дома был способен потрясти — стены его представляли собой вселенские ниши, заставленные натуральными коробками зданий, отовсюду струился ленивый свет, внизу, на ледяном полу, важно прохаживались мелкие обитатели, и лишь Некто, спокойно восседающий в длинном прозрачном кресле, наблюдал движение свисающего по центру и явно разумного черного шара.

— Привет! — крикнул Константэн и понесся дальше. Картины окружали его на лету: ветхие фотоколлажи из Будущего, запечатленные эльфы и морские раковины, мертвая голова в аквариуме, обнаженная женская плоть в тугих зарослях остролиста, монахи, стерегущие стеклянный куб, — и влюбленные, подмигивающие ему из куба. На лету позвонил Добрынин, но Константэн не понял ни одного его слова, показалось даже, что Приор говорит на каком–то птичьем языке, словно быстро прокручивалась лента на старом магнитофоне.

Тут он превратился в запыленную моль — сразу же отросли необыкновенной длины и пушистости непослушные ресницы — потом забился и умер.

Начался новый полет — ничего не объясняющий, быстрый и одновременно невыносимо медленный по извилистым коридорам в перепончатую тьму…

Плюх! — Константэн очутился в ванне.

Обыкновенная, белая эмалированная ванна, пошловатая в своей земной косности, стояла в иллюминованном помещении и была до половины заполнена желтой горчичной водой.

«А где же мои носки?» — Константэн обнаружил, что его ноги оказались погруженными в горячую воду, а обе штанины были подвернуты до колен. Рядом кто–то сидел. Он робко поднял глаза и просиял: рядом–то сидел Пеленягрэ, тихий, как статуя.

— Виктор! — не выдержал юнкер минутного молчания. — Эй!