Ален Роб-Грийе - Встреча [= Свидание]

Однако если Симон Лекёр еще мог представить себе абстрактный смысл происходящего, то его материальное значение ему никак не удавалось уразуметь. Чтобы проверить (просто ответить себе: да или нет), правда ли он — в чужом сне, Симон решил сильно ущипнуть себя за ухо. Он ощутил обычную, вполне реальную боль. Хотя, что это доказывало?

Надо было бороться с головокружительными испытаниями и путаницей времени и пространства, которым подвергался его разум. Эфемерная мечтательница, возможно, сумасшедшая… Он взглянул на нее: Джинн смотрела на него с улыбкой.

— Вы ущипнули себя за ухо, чтобы узнать, не грезите ли вы. Но вы не спите, вы снитесь, а это — абсолютно разные вещи. Вот я, например, мертва, но способна чувствовать физическую боль или наслаждение: это мои бывшие страдания и радости, о которых вспоминает слишком восприимчивый ребенок и которые благодаря ему снова оживают, не успев потускнеть от времени.

Симона обуревали противоречивые мысли. С одной стороны, странная девушка его завораживала, и, в том себе не признаваясь, он боялся ее исчезновения; пусть она — из царства теней, ему все равно хотелось быть с ней. Но в то же время эти нелепицы его раздражали: складывалось впечатление, что над ним издеваются и рассказывают всякий вздор.

Он решил спокойно поразмышлять. То, что происходило с ним в данный момент, могло относиться к его собственной жизни (или жизни мальчика) при условии, если находящиеся в комнате действующие лица на самом деле собрались бы там чуть позже, скажем, на следующей неделе. Между тем при нормальных обстоятельствах встреча состояться не могла, потому что девушка якобы умерла два года назад.

В силу того же анахронизма разворачивающиеся здесь события не могли иметь место в прошлом Джинн, поскольку невозможно, чтобы Симон встретил ее, покуда она была жива.

Слишком явная уверенность разрушилось от внезапного сомнения… В памяти молниеносно пронеслось воспоминание о белокурой зеленоглазой девушке с легким американским акцентом… Но образ пропал так же стремительно, как и возник, поразив, тем не менее, сознание юноши.

Может, однажды эта картинка наложилась у него на кадры из какого-то запавшего в душу фильма с участием Джейн Франк? Неубедительное объяснение. И тут Симон не на шутку испугался, что мальчик больше никогда не придет в себя, и на его глазах Джинн испарится навеки.

В эту минуту Симон заметил немаловажную деталь обстановки, на которую раньше (что само по себе чрезвычайно любопытно) не обращал никакого внимания: шторы в комнате были задернуты. Они были сделаны из какой-то тяжелой, видимо, старинной темно-красной ткани, с годами протершейся почти до дыр по всей длине складок, и полностью закрывали застекленные рамы, судя по всему, выходившие на улицу. Почему же их закрыли среди бела дня?

От этой идеи Симон перешел к размышлению о «белом дне». Сколько сейчас времени? Охваченный внезапной тревогой, он подбежал к окнам, откуда совсем не проникал свет: ни сквозь шторы, ни сбоку. Он поспешно приподнял край занавески.

На улице — темнота хоть глаз выколи. С каких пор? Улочка погрузилась в кромешную тьму, на небе — ни звезд, ни луны. В проемах едва различимых домов — ни единого огонька электрической или любой другой лампы. От одиноко торчащего вдалеке справа старинного фонаря падал слабый голубоватый луч, светивший в радиусе не более нескольких метров.

Симон опустил штору. Неужели ночь наступила так быстро? Или время течет здесь по другим правилам? Симону захотелось взглянуть на свои наручные часы. Он даже не удивился, что они остановились. Стрелки показывали ровно двенадцать. Либо дня, либо ночи.

На стене между окон висела под стеклом чья-то фотография в рамке из черного дерева, с вылезающей из-под нее веточкой освященного букса. Симон подошел поближе, однако свечи горели слишком тускло, чтобы различить черты лица мужчины, одетого в военную форму.

Симону вдруг почудилось, что этот портрет для него чрезвычайно важен, и, охваченный желанием рассмотреть его получше, он шагнул к ложу, схватил один из подсвечников, вернулся к фотографии и как можно ближе поднес к ней дрожащее пламя свечей.

Он так и думал — там висело его собственное изображение. Двух мнений быть не могло. Это несомненно он, только на каких-нибудь два-три года постаревший, и посему выглядевший серьезнее и взрослее.

Словно пораженный громом, Симон застыл с тяжелым бронзовым подсвечником в вытянутой руке, не в силах оторваться от своего двойника, глядевшего на него по-братски насмешливо, с чуть заметной улыбкой.