Екатерина Двигубская - Ведьмы цвета мака

— Наташа, у меня только ты есть. Только ты да работа. Да и та не ладится! А мужчинам не верь, они звери, подлые звери. Я-то ведь старая, всё знаю, а всё равно наступаю на те же грабли, что и двадцать лет назад. Учись на моём примере. Хотя не надо, не учись. Каждый должен прожить свою жизнь со своими ошибками. Ты извини, что я на тебя иногда давлю. Такой уж у меня характер! Мне всё время хочется, как лучше и кратчайшим путём, а иногда надо дать человеку воздух, время и условия, чтобы он сам до всего дошёл. Правда?

— Успокойся. Съешь омлет.

— Но на это нужна мудрость, терпение. А где их взять? Я сама жизни не знаю и мечусь по ней, как дикий гусь по небу, а всё тебя учу. Прости. Ты у меня родная, любимая, единственная. Мне, наверное, потому детей не дано, что я бы их до смерти завоспитывала!

— Ты ещё родишь, бабушка тебя в сорок лет родила, а маму в сорок два.

— Так то бабушка! Ей дано было, а мне нет! Я бы так этих деток запеленала своими советами, что они бы дышать не смогли. Я люблю тебя, и, когда умру, всё перейдёт тебе — и мой ларь, и ателье, и всё, всё, всё. Ты моя кровь, кровинушка. Подожди. — Марина вдруг куда-то вышла. Наташа потёрла онемевшую руку, от усталости на неё навалилось отупение, которое постепенно переросло в безразличие.

— Ты лучше ляг, поспи. А я с тобой останусь. Хорошо?

Марина, что-то нацарапав на клочке бумаги, протянула девушке.

— Ты всё-таки возьми, а то вдруг со мной чего.

— Чего?

— Код от сейфа.

Наташа деревянными глазами посмотрела на бумагу, порвав её на куски, выкинула в ведро.

— Тётя Марина, пошли спать.

— Прекрати называть меня тётей! — крикнула Марина и стукнула кулаком по столу. Наташа, не церемонясь, подняла её на руки и отнесла в спальню, предусмотрительно поставив под кровать таз и стакан кипячёной воды.

Откуда-то доносилась «Лунная соната», но Марина уже спала и была далека от грустных звуков, а Наташа, лёжа на кровати, отбивала толстыми пальцами такт. Она посмотрела на свои руки и поразилась, почему они так уродливы, и вся она уродлива, не то что Марина, словно вылепленная хорошим скульптором — всё у неё пропорционально и законченно, и в свои тридцать семь она выглядит на двадцать пять. Наташа встала, задумалась на секунду и, схватив ларь, бесшумно вышла. В прихожей она снова замерла, а потом порывисто открыла коробку и принялась рассматривать украшения. В её руках даже эти массивные броши с большими камнями казались маленькими и дешёвыми. Она вспомнила семейную легенду о том, что эти драгоценности обладают огромной силой и выкупят одну из старших дочерей их рода из лап демона. Каких лап демона? Может быть, неправильный перевод с румынского. Она так и помнит эту фразу, записанную в маленькую семейную книжку, где указывался вес, рост, час и другие приметы новорожденной, но только старшей дочери.

А она, старшая дочь младшей дочери, никогда не была вписана на заплесневелые страницы бордовой книги, в детстве ей так хотелось, чтобы и её имя там значилось и чтобы её мама была не толстая Зинка, а красавица Марина.

На следующее утро из подъезда дома № 78 по Большой Дорогомиловской улице вышли две молодые женщины. Они шли бодро, бойко глядя на жирные лужи, позолоченные опавшими листьями. Красные кроны деревьев, жухлая трава придавали воздуху оранжевый оттенок. Девушки остановились возле ларька и купли по порции мороженого, не говоря друг другу ни слова, они с жадностью проглотили его, и их лица стали выражать крайнюю степень доброжелательства.

В ателье стояли те же столы, те же стенды с готовым платьем, те же манекены, только всё было не так, как вчера. Луч солнца твердил о вере, о чуде жизни, о доброте, и Марина знала, что наваждение и расстройство ушло, ушло навсегда. Она вся отдалась новому чувству, желанию работать, сдать заказ вовремя. Вспомнился Чехов! Она засмеялась от глупых мыслей, от своего знания, что работа поможет, поможет выйти из любого трудного положения, что работа — это спасение, якорь. И она стояла посреди цеха и никак не могла решиться, за что, собственно, взяться, руки дрожали, но не от нервозности, а от воодушевления.

И вот уже все работницы в сборе и смотрят на Марину, как та остервенело строчит, крича и подбадривая их, что, если они сдадут заказ к сроку, она всем выплатит премии, а особо отличившимся — особую премию. В её движениях было столько азарта, что сначала все завороженно наблюдали за её работой, а потом и сами бросились к закроечным ножам, швейным машинкам, парогенераторам. И вот уже полтора десятка работниц ловкими руками быстро перебирали ткань, не смотрели по сторонам, не считали минут, оставшихся до обеденного перерыва, они все в едином порыве пытались получить особую премию. Стояла тишина женских голосов и приятный гул стрекочущих машинок. Как здорово наблюдать за картиной единого, волевого порыва!