Анри Труайя - Голод львят

Она протянула ему ключи от своей малолитражки. Он убежал и через десять минут снова появился с раскрасневшимся лицом.

— Я принес чемодан в комнату, — сказал он. — Но твоя машина была плохо поставлена… Я ее слегка переставил. Ты увидишь…

Мадлен улыбнулась: Даниэль не мог увидеть руль и не потрогать его. Он пожелал доброй ночи отцу, тетушке и снова исчез. Это было похоже на то, как если бы погасла только что светившая лампа. Оставшись наедине с братом, Мадлен снова погрузилась в мечтания. Он курил, устремив глаза вдаль. Мадлен вдруг увидела, как за этой усталой маской проглядывает лицо ребенка, замкнутого, болезненного, задиристого. Она была его старшей сестрой. Он ее не слушал. Смутный крик, прилетевший из прошлого, донесся до ее слуха: «Фил, если ты не бросишь эту ящерицу, я все расскажу маме!..» Потом залитый солнцем сад провалился в глубины ее памяти. Сидящий перед ней Филипп, наморщив лоб, тихо сказал:

— Если бы ты знала, как мне тошно отправляться послезавтра в Нью-Йорк!

Стоя совершенно нагой перед зеркалом над раковиной, Александр брился.

— Если бы ты немного поторопился, мы могли бы пойти туда вместе! — сказала Франсуаза.

Он повернулся к ней всем корпусом. Она была поражена его невозмутимой неблагопристойностью. Выставив неприкрытую плоть и намыленный подбородок, он бросил на нее раздраженный взгляд. У него была матовая кожа, четко обозначенные продольные мышцы, плоский живот, волосатая грудь.

— Какая ты прилипала, когда тебе что-то надо! — сказал он.

Франсуаза почувствовала себя смешной в бежевом платье и в перчатках в белую сеточку перед этим волосатым животным. Шрам после операции аппендицита, бледный и отчетливый, виднелся у него на теле, над пахом. На затылке и на висках волосы были слишком длинны. Она просила его подстричься короче. Он отказался. Бреясь, он слегка покачивался с одного бедра на другое. У него были красивые ступни.

— Все же, Александр, ты мог бы сделать усилие! Мой брат женится! Что они подумают, если я приду одна?

— Они подумают, что им заблагорассудится! Ты сочинишь какую-нибудь историю! Разве твой отец идет туда? Нет, не так ли? Он в Нью-Йорке. Он прогуливается! Я тоже хочу прогуляться! Не уезжая так далеко, не беспокойся!

— Ты мог бы, по крайней мере, присоединиться ко мне потом. У Совло…

— Это для меня будет еще противней, чем в мэрии!

— Тогда где ты будешь обедать?

— Если проголодаюсь, пойду к Поло.

— Без меня?

— Ну это же будет не в первый раз!

Он повернулся к раковине, чтобы закончить бритье. Она видела его спину, бедра.

— У тебя сегодня днем нет занятий?

— Нет.

— Ты будешь работать над переводом?

— Может быть… Но такая жара! Я больше люблю работать ночью…

Франсуаза пришла в уныние. Определенно, нет никакой возможности совладать с этим человеком. «Я сбил тебя с пути истинного», — сказал он ей однажды с гордостью. И с тех пор не уставал ее поражать. Половина одиннадцатого. Пора идти.

— Ну ладно, я ухожу, — сказала она с грустью.

Он заключил ее в свои объятия. Она сопротивлялась, прижатая в своем легком платье к выпуклостям мужской наготы. Он смеялся, он играл…

— Ну же, отпусти меня!

Александр горячо поцеловал ее в губы. Она была в ярости, оттого что он отказался с ней идти. Большим усилием Франсуаза вырвалась и направилась к двери.

Улица была залита солнцем. Франсуаза перешла на теневую сторону и пошла быстрым шагом, поскольку опаздывала.

Придя в мэрию Седьмого округа, она с удивлением увидела, что внутренний двор полон народа. Стоявшие около стены в глубине полдюжины автомобилей были украшены кусочками белого тюля, прикрепленными на верхушках радиоантенн. Шесть девушек в свадебных платьях составляли центры шести семейных кружков, нарядных и радостных. Все были молодые, но ни одной хорошенькой. С маленькими букетиками в руках они жеманничали под своими вуалями, в то время как матери пытливым взглядом следили за мельчайшими складочками их туалета. Фотографы-профессионалы с фотоаппаратами на плече рыскали словно акулы среди этой мелюзги. Тут и там толкались разгоряченные и нерасторопные подружки невест, участвующие в обряде неугомонные дети, которых приходилось призывать к порядку. Все это, подумала про себя Франсуаза, выглядит в центре Парижа странным образом торжественно и провинциально. Александр был прав, когда утверждал, что, несмотря на свою горластость, французы всегда были мещанскими поборниками безопасности, бережливости и традиционных устоев. Даниэла и Даниэль — единственные ли в этой компании, кто не венчается в церкви? Франсуаза поискала их глазами, поднялась по ступенькам крыльца и вошла в холл мэрии.