Анри Труайя - Голод львят

Александр Козлов окинул взглядом с кафедры маленький зал, набитый до отказа. Тридцать семь присутствующих из сорока четырех зачисленных. Для второй недели занятий — это рекорд. Как обычно, подавляющее большинство — девушки. Франсуаза сидела в третьем ряду. Он улыбнулся ей в знак приветствия. За исключением пяти или шести студентов, повторно проходивших первый год обучения, все остальные были ему не знакомы. Но среди новеньких он не видел ни одного привлекательного лица. Список присутствующих переходил из рук в руки. Студенты подписывали его по очереди. Козлов начал свои занятия со скучных вещей: склонение, спряжение, фонетические упражнения для начинающих… От этой рутины его тошнило… Бросить институт? Он все чаще об этом думал, с тех пор как издательство Шевалье-Виньара поручило ему составить и перевести собрание русских текстов для их серии «Восток». Конечно, это небольшое издательство. Платят мало. Со дня на день они могли закрыться. Но и здесь положение тоже было не блестящим. Он всего-навсего ассистент преподавателя. А конкурс на замещение должности преподавателя лицея требовал долгой научной работы. Он подошел к доске, чтобы написать склонение слова «лакей». Затем неожиданно повернулся к залу лицом и сказал:

— Мадемуазель Эглетьер.

Франсуаза подняла голову. Козлов попросил ее построить фразу, где слово «лакей» стояло бы в родительном падеже. Она ответила правильно. Затем в дательном. Тут она ошиблась. Русские слова она произносила с забавным французским акцентом. Он поправил ее и обратился к ученику из первого ряда, рыжему толстяку, который смешно выпячивал губы, когда говорил.

— Русский язык не съедобная материя, месье! — сказал Козлов.

Зал прыснул от смеха. Он бросил взгляд на Франсуазу. Она сидела с серьезным видом. Забавная девочка! Одно из таких лиц, которые являют собой не маску души, а ее проявление. В ней была какая-то нежность плоти, которая притягивала обиды. Решительным жестом он стер все, что написал на доске. Мел размазался в сероватую грязь. Он написал выше большими печатными буквами слово «чайка». Еще одно склонение. Козлов писал очень быстро. Студенты рисковали все перепутать. Тридцать семь голов склонились перед ним. Полукружия белокурых, черных, каштановых волос и под ними — смесь мелких амбиций, страхов, желаний. Компания посредственных умов. И среди них одна девушка, решившаяся дойти до крайности в своих убеждениях. Что было правдой в этой истории с самоубийством? Может быть, Франсуаза только проглотила несколько безвредных таблеток, что вызвало желудочный спазм? А сердобольная тетушка драматизировала это событие. Но если все было иначе, если она действительно чуть не умерла? Тогда ее случай становится интересным, даже очень интересным…

До конца занятия Козлов на все лады разбирал объясняемый материал. Когда студенты встали и направились к выходу, он подумал, не задержать ли Франсуазу и не предложить ли ей выпить вместе вина. По небрежности или сознательно он не сделал этого после ее возвращения. Он дал ей пройти вперед. В коридоре его поймала Югетт Пуарье, студентка третьего курса. Он переспал с ней в июле, и от нечего делать снова нашел ее в сентябре. Крепкая лошадка с черными волосами, белой кожей, большими и пустыми зрачками. Эта круглая дура считала себя загадочной, роковой.

— У вас есть свободная минута? — прошептала она.

— Нет, малышка, я очень спешу, — сказал он, обгоняя ее.

На улице он поймал Франсуазу за руку. Она обернулась и не выказала удивления. Как если бы они договорились о встрече.

— Я веду вас в «Дё Маго», — сказал он.

Она согласилась.

На террасе было мало народа из-за холодной погоды, но зал был полон. Тем не менее они нашли два места на диване в самой глубине зала. Козлов положил локти на стол.

— Вы курите? — спросил он, подвигая к ней пачку американских сигарет.

— Нет, спасибо, — сказала она.

— Что будете пить? Виски, сухой мартини?

— Вы прекрасно знаете, что я не употребляю алкоголя.

— Вы могли измениться.

— Я действительно изменилась, но не в этом, — ответила Франсуаза.

Он заказал себе кружку пива, ей — фруктовую содовую воду и закурил сигарету. Пока он курил, внимательно наблюдал за ней. Это было увлекательно: лицо беззащитное, открытое, со своим рельефом, зернистостью кожи, мягкой глубиной глаз. У нее были тонкие черты, прямой нос, маленький рот, большие неодинаковые зрачки, один чуть выше другого. Тело тоже было неплохое. Немного щуплое, груди как груши. В любви у нее проявилась какая-то смесь пылкости и неопытности, решительности и стыдливости, воспоминание о которых его приятно волновало. Редко у него оставалось впечатление, что его любили так безгранично, так собственнически, так цепко. Почему, черт возьми, она вдруг уехала? Родительское вмешательство? Мещанские угрызения совести? Она ничего не стала ему объяснять.