Энн Фортье - Джульетта

- О Господи, - ахнула я, поняв, что Кокко с дружками не самая худшая опасность. - Да здесь все может рухнуть в любую минуту!

Оглянувшись через плечо на дыру с острыми краями, я убедилась, что даже если нам каким-то чудом удалось бы незаметно покинуть крипту, нам нипочем не выбраться наверх через дыру, под которой бандиты подхватывали нас на руки. Собрав все силы, я могла бы как-то приподнять Дженис, но сама осталась бы внизу. А как быть с братом Лоренцо? Теоретически Умберто может подсадить нас всех троих, но как быть с ним? Неужели бросить его здесь?

Мои размышления прервал Кокко, который подозвал нас с сестрой резким свистом и велел Умберто спросить, не осталось ли у нас еще подсказок, где может торчать эта растреклятая статуя.

- О, она здесь! - выпалила Дженис. - Вопрос в том, где ее спрятали!

Увидев, что Кокко не понял, она попыталась рассмеяться.

- Неужели ты думал, - сказала она дрожащим голосом, - что такую ценность поставят открыто, для всеобщего обозрения?

- А что скажет брат Лоренцо? - вступила я в разговор, в основном, чтобы отвлечь внимание от моей сестры, готовой расплакаться в любой момент. - У него наверняка есть идеи.

Все посмотрели на монаха, бродившего как-то очень отдельно от всех, рассматривая золотые звезды на потолке.

- «И посадил он дракона охранять их глаза», - сказал Умберто. - Больше монах ничего не говорил. Но здесь нет дракона. И ни единой статуи.

- Странно, - сказала я, глядя то на одну стену крипты, то на другую. - Слева пять боковых приделов, а справа - только четыре. Смотрите, не хватает средней! Там стена!

Не успел Умберто перевести мои слова, как Кокко решительно повел нас к отсутствующей арке в пятую часовню.

- Не просто стена, - сказала Дженис, кивая на красочную фреску. - Тут пейзаж с большим красным летающим… змеем.

- По мне, это похоже на дракона, - сказала я, отступив на шаг. - Знаешь, что я думаю? Могила за этой стеной. Видишь? - Я показала на длинную трещину в росписи там, где под слоем штукатурки находилась дверь. - Там явно часовня, такая же, как остальные. Салимбени наверняка устал держать тут круглосуточную охрану и просто замуровал вход. А что, неглупо.

Кокко не потребовалось других доказательств, и через минуту снова заработали дрели и кувалды. От резкого скрежета металла, сверлящего камень, едва не зашатались стены древней усыпальницы. Бандиты вгрызались во фреску с драконом, добираясь до скрытого придела. На этот раз на нас летели не только пыль и мелкие камушки - сыпался древний свод. Несколько золотых звезд выпали из своих гнезд с жалобным, обреченным звоном, словно отваливались зубчатые колесики самого мироздания.

Когда дрели, наконец, замолчали, отверстие в кладке было достаточно большим, чтобы протиснуться внутрь. За стеной действительно оказалась пятая часовня. Все бандиты по одному исчезли в проломе, и, в конце концов, мы с Дженис не устояли от искушения последовать за ними, хотя нас никто не принуждал.

Кое- как пробравшись через дыру, мы оказались в маленьком, тускло освещенном боковом приделе и едва не наткнулись на неподвижно стоявших гангстеров. Вытянув шеи, чтобы посмотреть, на что они уставились, мы разглядели лишь приглушенные блики чего-то большого, но через секунду кто-то все же догадался посветить на массивный поблескивающий объект, словно парящий над нами в воздухе.

- Твою мать! - очень чисто и от души сказал кто-то по-английски. От увиденного захватило дух даже у Дженис.

Двухфигурная золотая статуя оказалась гораздо больше и великолепнее, чем я себе представляла. Ее пропорции казались почти угрожающими, словно скульптор поставил себе целью добиться ошеломляющего эффекта - чтобы слабели ноги, чтобы люди падали ниц, умоляя о прощении. Я сама чуть не опустилась на колени.

Установленная на крышке большого мраморного саркофага, статуя, несмотря на слой шестисотлетней пыли, светилась теплым золотым блеском, над которым не властно время, и в тусклом свете наших фонарей почти сверхъестественно засверкали глаза золотых фигур - два нежных синих сапфира и два ярко-зеленых изумруда.

Тому, кто не знал истории двух злосчастных влюбленных, статуя говорила не о горестях, но об истинном чувстве. Коленопреклоненный Ромео с нежностью обнимал Джульетту, лежавшую на его руках, и они смотрели друг на друга так пристально, с такой любовью, что зрелище проняло меня до глубины души, до самой темной щелочки, в которую забилось мое сердце, и разбередило свежую рану. Наброски в мамином блокноте явно были плодом ее воображения; даже самые прочувствованные варианты не шли ни в какое сравнение с этим золотым шедевром.