Александр Казанцев - Льды возвращаются

Я подумал, что мой бывший босс велик даже в своем смертельном недуге, если ради него из коммунистической России доставили все это!

Мы ждали на веранде.

Миссис Амелия выкатила кресло с мистером Джорджем Никсоном.

При солнечном свете он казался еще страшнее. Он смотрел на всех остановившимися, подозрительными глазами.

– Хэлло, сэр! – сказал профессор Терми. – Как видите, я держу свое слово.

– А эти зачем? – прохрипел Никсон.

– Я хочу, чтобы вы убедились, что вас ждет.

– Я жду только здоровья.

– Вот больная, находилась в вашем положении. Мисс Эллен Сехевс работала вместе с советским физиком Буровым.

– Еще бы мне не знать ее! – скривился Никсон.

– Я попросил ее показаться вам, сэр. Она была трупом не в меньшей мере, чем вы, сэр.

– Я сам помещал ее фотографии в тунике и без туники.

Эллен отвернулась.

– Да, сэр, – сказал Терми, потирая руки, словно для того, чтобы приступить к делу. – Я должен обратить внимание... у мисс Сехевс переменился цвет глаз.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что задуманная мной операция, если вы согласитесь ей подвергнуться, изменит и у вас выражение глаз.

– Может быть, вы сделаете меня еще и черномазым?

– Я гуманный человек, сэр. Я против казни на электрическом стуле, но в вашем случае казнь необходима. Я берусь совместить ее с вашим спасением.

Профессор Терми уселся на стул против кресла онемевшего больного, расставив ноги и упершись руками в колени, по-профессорски обстоятельно стал объяснять:

– Такой человек, как вы, содеяв против человечества преступления, известные ныне всем, не имеет права на существование. Для своих злодеяний вы воспользовались достижениями науки, и от имени науки я приговариваю вас к смерти.

– Уберите от меня этого сумасшедшего! – взвизгнул Никсон.

Но Амелия, стоя за его креслом, не шевельнулась. Испуганными, широко открытыми глазами смотрела она на Леонардо Терми, глазами, полными ужаса и... надежды.

– Я приговариваю вас к смерти, как античеловеческое чудовище, порожденное вашим патологическим организмом. Этот организм, быть может, впервые за все существование ужасной болезни справедливо поражен раком. Но я излечу вас от него, как обещал...

Джордж Никсон, вцепившись в ручки кресла костяшками пальцев, обтянутых сморщенной кожей, в ужасе смотрел на ученого.

– Я излечу вас от рака, перестрою вашу нуклеиновую основу, – методично продолжал тот. – Вы станете телом так же здоровы, как мистер Буров или как эта прекрасная леди. Но... я казню вас при этом без электрического стула. Я так перестрою вашу нуклеиновую основу, что вы перестанете быть ненавистным всем Джорджем Никсоном. Лучше будет, если вы возьмете себе другое имя. Я даже готов вам дать свое... Я изменю не только цвет ваших глаз, не только некоторые черты вашего лица, но и ваш преступный строй мыслей. Я пригласил сюда приехать мистера Роя Бредли. Я нахожу, что строй его мыслей мог бы послужить образцом для хорошего американца. Я переделаю вашу нуклеиновую основу с помощью величайшего хирурга наших дней миссис Полевой. Вы будете жить, но перестанете быть самим собой.

– К дьяволу! Заткните ему его зловонную пасть! Выбросите его вон отсюда!.. Я не хочу походить на захудалого репортеришку, который был у меня на побегушках. Гнойная пакость, жалкий колдун!.. Да я таких, как он, нанимал пачками, чтобы они гнули спину и угодливо ворочали своими просвещенными мозгами.

В кресле сидел бесноватый. Припадок гнева поднял его. Он уже не лежал, а сидел. Кровь прилила к лицу. Глаза лихорадочно блестели.

– Кто вы, несчастные, кто вы, берущиеся меня судить? Всего лишь плод моего воображения! Вы хотите уничтожить меня? Это я уничтожу вас, стоит лишь мне так подумать. Ведь никого на самом деле нет вокруг. Нет, не считайте меня сумасшедшим. Я всю жизнь играл с вами, выдумывал вас, порождение моего сознания! И я ненавидел всех вас. Мне ничего не стоило приговаривать к смерти все человечество, тушить Солнце, сковывать льдом Землю! Разве способен так сделать кто-нибудь из вас? Это могу только я, вас породивший в своем воображении. Я отвергаю вашу операцию. Я ни в чем не изменюсь. Я излечу себя сам!.. Я сейчас воображу, что вас нет, нет этого мира, я останусь один в черной космической тьме!.. И вас нет больше!.. Нет!.. Я один... один...

И он упал на спинку кресла, захрипел, забился в агонии.

Амелия рыдала над ним. Непонятна все-таки женская любовь. Оказывается, можно любить и чудовище вроде Франкенштейна, который, однако, и не помышлял об уничтожении всего человечества, как этот, с позволения сказать, человек...