Резник Юлия - Не ты

— Здравствуй. А ты здесь какими судьбами?

— Тетя Таня вытащила… Представишь своего… эээ?

На секунду Маша замешкалась, растерянно глядя на Диму, а тот встал и кивнул головой:

— Дмитрий Самохин. Очень приятно.

— Взаимно, Дмитрий, ну, а я Машина мама. Елена Александровна. Вот… вышла немного развеяться. Так устала — сил моих нет! Ты, наверное, и не в курсе, беглянка… Знаете ли, Дмитрий, Маша у нас в бегах, дома не живет. Долгожданный ребенок, разбалованный… Так вот, Машенька, папа твой в больницу слег. Операция ему нужна.

Женщина еще что-то говорила, но Самохин уже на нее не смотрел. Он с каким-то беспокойством наблюдал за Машей. Сначала она была равнодушна, потом немного растеряна, а потом… Ее глаза потухли. В мгновение ока она закрылась на все замки, и Дмитрий не понимал, что послужило тому причиной.

— Какая операция?

— Ну, ты как с луны свалилась, Маш! Конечно же, на спине! И ведь все может закончиться довольно плачевно! Никто не дает никаких гарантий! — женщина с намеком подняла брови, а после снова обратилась к Самохину, — Владимир на заводе здоровье подорвал… Столько ему, бедняжке, вкалывать приходилось, чтобы Машеньку поднять. Тяжелое было время… Вот и грыжу заработал межпозвонковую… А Маша ведь нам даже не звонит…

К концу разговора Самохина стало подташнивать. И так тревожно стало за Машку, которая, опустив глаза к тарелке, с остервенением ковыряла свой вишневый штрудель, что он все, что хочешь, отдал бы, лишь бы только прекратить это все.

— Извините, к сожалению, мы торопимся… — не выдержал Дима. Не было у него никаких сил смотреть на Машкины мучения. Самому физически больно было от ее поникшего вида, — Маша вам позже позвонит, и вы все обсудите.

Самохин бесцеремонно встал из-за стола, провожаемый удивленным Машиным взглядом, подхватил пакеты с пола и скомандовал:

— Пойдем, Маш. Не дай бог, те лодочки синие разберут.

Елена Александровна пыталась что-то возразить, а между тем маска любезности, которую она нацепила, шла трещинами. Он мог поклясться, что видел, как сквозь нее проступает ее истинное лицо. Дмитрий совсем не знал эту женщину, но уже заочно ее ненавидел.

— Какие лодочки, Дим? — широко распахнув глаза, поинтересовалась Маша, когда они отошли на приличное расстояние. А он, до этого тащивший ее, как паровозик, вдруг замер, бросил чертовы пакеты на пол.

— Красивые синие лодочки. Под твое новое платье. Я, кажется, их видел… вот там.

Маша качнула головой, демонстрируя, что все поняла, а потом прошептала тихонько:

— Спасибо…

— Я их еще не купил, — вымучил улыбку Самохин.

— А я не про туфли, Дима. Спасибо, что прервал мои мучения. Я как-то не научилась еще… Странно, правда?

— Нет! — отрезал Дмитрий, — пойдем, там, правда, туфли красивые…

Он на нее не давил и не спрашивал ничего. Ни в магазине, ни когда домой приехали. Не потому, что не было интересно. Ему просто не хотелось лишний раз теребить рану, которая, он видел, была глубокой. Единственное, что Дима мог сделать в сложившейся ситуации — быть рядом. Заботиться о ней, любить… И ждать, когда она найдет в себе силы заговорить. Если… если такое вообще случится.

— Я все испортила сегодня, — прокомментировала Маша, без особого внимания глядя в телевизор.

— Глупости какие…

— Правда?

— Конечно… — Самохин пожал плечами и после короткой паузы добавил: — Может быть, расскажешь?

— Да что тут рассказывать? Мать… Она… мне кажется, она никогда меня не любила. Всегда недовольная, всегда с претензией…

— Она тебя… била, или…

— Нет, — Маша покачала головой. — Нет. Она… унижала скорее. Словами. И требовала-требовала-требовала… У меня голова кругом шла, и так страшно было не соответствовать… Я была дерганой и забитой.

Самохин слушал молча. Иначе… иначе бы все равно ничего хорошего не сказал. О той твари, что Машку родила.

— Иди сюда!

Маша пересела ему на колени, но лицо, по уже сложившейся традиции, прятать не стала. Напротив, прямо смотрела. Не мигая даже:

— Я уже отболела, Дима. Жалеть меня не нужно. Просто жаль, что так и не научилась уходить от ее атак… на мое душевное здоровье. А у тебя хорошо вышло, — улыбнулась она, гладя Самохина по колючей щеке.

— Мне ее ударить хотелось, — признался тот.

— А вот это — совершенно зря. Лучше меня поцелуй!

— Поцелуй… — передразнил Самохин, — а как потом остановиться?

— А зачем это делать? — в свою очередь поинтересовалась Мура, на что ее мужчина громко простонал: