Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых

Во дворе фермы Джон неловко остановился. Он раза два кивнул, сказал: "Спасибо, молодой человек", резко повернулся и ушел.

Я с облегчением укладывал ящик в багажник и вдруг увидел работника, который окликнул нас, когда мы шли к реке. Он устроился в солнечном уголке за кипой пустых мешков и, все так же сияя улыбкой, доставал из старого армейского ранца пакет с едой.

– Пенсионеров, значит, навещали? Ну уж старый Джон туда дорогу хорошо знает!

– Он часто к ним туда ходит?

– Часто? Да каждый божий день! Хоть дождь, хоть снег, хоть буря, он туда ходит, ни дня не пропустит. И обязательно чего-нибудь с собой прихватит – мешок зерна или соломки им подстелить.

– И так целых двенадцать лет?

Он отвинтил крышку термоса и налил себе кружку чернильно-черного чая.

– Ага. Эти коняги двенадцать лет ничего не делают, а ведь он мог бы получить за них у живодера неплохие денежки. Удивительно, а?

– Вы правы, – сказал я. – Удивительно.

Но насколько удивительно, я сообразил только на обратном пути домой. Мне вспомнился утренний разговор с Зигфридом, когда мы решили, что фермер, у которого много скотины, не способен испытывать привязанность к отдельным животным. Однако за моей спиной в коровниках и конюшнях Джона Скиптона стояли, наверное, сотни голов рогатого скота и лошадей.

Так что же заставляет его день за днем спускаться к реке в любую погоду? Почему он окружил последние годы этих двух лошадей покоем и красотой? Почему он дал им довольство и комфорт, в которых отказывает себе? Что им движет?

Что, как не любовь?

Казалось бы, миллионеру нет смысла заполнять купоны футбольного тотализатора, но в жизни Харолда Денема этому занятию отводилось одно из главных мест. И оно скрепило наше знакомство, так как Харолд, несмотря на любовь ко всяческим тотализаторам, в футболе не смыслил ровно ничего, ни разу не побывал ни на одном матче и не мог бы назвать ни единого игрока высшей лиги. Вот почему, когда он обнаружил, что я со знанием дела рассуждаю об играх даже самых захудалых команд, уважение, с которым он всегда ко мне относился, превратилось в почтительное благоговение.

Познакомили нас, разумеется, его любимцы и питомцы. У него было множество всевозможных собак, кошек, кроликов, птичек, и золотых рыбок, а потому я, естественно, стал частым гостем на пыльной вилле, викторианские башенки которой, встававшие над зеленью парка, были видны из самых разных мест в окрестностях Дарроуби. Вначале мои визиты словно бы носили самый обычный характер – то фокстерьер поранил лапу, то старую серую кошку беспокоил ее ринит, – но затем меня стали одолевать сомнения. Слишком уж часто он вызывал меня по средам, когда подходил срок отсылки купонов, а недомогание очередного четвероногого или пернатого оказывалось настолько пустяковым, что у меня волей-неволей возникло подозрение, не находится ли животное в полном здравии и не нуждается ли Харолд в консультации для своих ответов.

В тот день, о котором пойдет речь, он попросил меня посмотреть суку немецкого дога, которая только что ощенилась и выглядела не очень хорошо. Случилось это не в среду, а потому я решил, что с ней, пожалуй, действительно приключилось что-нибудь серьезное, и поспешил туда. Харолд, как обычно, заговорил со мной на любимую тему – у него был чрезвычайно приятный голос, звучный, выразительный, неторопливый, как у проповедующего епископа, и я в сотый раз подумал, что названия футбольных команд, произносимые словно с церковной кафедры под аккорды органа, производят удивительно комичное впечатление.

– Не могу ли я попросить у вас совета, мистер Хэрриот? – начал он, когда мы прошли через кухню в длинный, плохо освещенный коридор. – Я пытаюсь решить, кого следует прогнозировать как победителя: "Сандерленд" или "Астон-Виллу"?

Я остановился и изобразил глубокую задумчивость, а Харолд уставился на меня в тревожном ожидании.

– Как бы вам сказать, мистер Денем, – произнес я внушительно. – "Сандерленд" имеет хорошие шансы, но мне из верных источников известно, что тетушка Рейча Картера прихворнула, и это может оказать влияние на его игру в субботу.

Харолд уныло закивал головой, потом поглядел на меня внимательнее и захохотал.

– Мистер Хэрриот, мистер Хэрриот, вы опять надо мной подшучиваете! – Он пожал мой локоть и пошел дальше, басисто посмеиваясь.

Покружив по настоящему лабиринту темных, затянутых паутиной коридоров, мы наконец добрались до маленькой охотничьей комнаты, где на низеньком деревянном помосте лежала моя пациентка. Я тотчас узнал в ней могучего немецкого дога, которого видел несколько раз во дворе во время моих предыдущих визитов. Лечить мне ее еще не приходилось, но ее присутствие здесь нанесло смертельный удар одной из моих новейших теорий – что больших собак в больших особняках не встретишь. Сколько раз я наблюдал, как из крохотных домишек на задних улицах Дарроуби пулей вылетают бульмастифы, немецкие овчарки и бобтейлы, волоча на поводке своих беспомощных владельцев, тогда как в парадных гостиных и в садах богатых особняков мне встречались только самые мелкие из терьеров. Но, конечно, Харолд во всем был оригиналом.