Василий Афонин - На пристани

— Довольно часто. Это наша обязанность как бы.

— Я знаю, вы выступали в пединституте. Девчонки рассказывали. В это время была я на преддипломной практике. Интересно выступать?

— Интересно, если аудитория тебя тянет, а не ты ее.

— И какие же вопросы задают?

— Самые разные.

— О том, как вы зарабатываете, спрашивают?

— Этот вопрос — один из первых.

— Когда девчонки рассказывали о вашем выступлении, то об этом говорили более всего — о доходах писателя. Одна моя сокурсница, представляете, даже воскликнула с этакой восторженной завистью. Везет, дескать, дурам, что выходят замуж за писателей, артистов.

— Это мне знакомо. Моя жена, кстати, тоже думала поначалу так, до той поры, пока не стала моей женой. Теперь она думает совсем иное. Дело в том, что читатели по отношению к жизни писателей находятся в неведении. В счастливом заблуждении, что ли. Может, так оно и следует быть. Читателю кажется, что писатели прежде всего люди обеспеченные, жизнь их до удивления легка и красива, никакими бытовыми заботами писатель не стеснен, витает себе где-то в поднебесье. Подобные мысли и туманят головы молодым людям, жаждущим литературной жизни. Для них жизнь писателя — бесконечный праздник. Публикации и книги, семинары в Гаграх и Дубултах, поклонницы, аплодисменты, цветы, пряники. И попробуй разуверь их, что это совсем не так. Никто и не подумает, что писатель самый обыкновенный человек, только ему во много раз труднее. Что писательская работа — работа неимоверно тяжелая, если всерьез относиться к делу. Что средний заработок писателя по стране до смешного низок, что от публикаций и изданий он получает считанные проценты, остальные идут государству.

— Но ведь, сознайтесь, есть действительно люди обеспеченные. Ежели много издавать и толстые книги, как… — она назвала несколько фамилий, кто часто издавал свои собрания сочинений.

— Есть обеспеченные, верно. И таких довольно много. Во-первых, надо уметь писать толстые книги, во-вторых, надо уметь издавать их.

— Понятно. Сами вы не забогатели еще?

— Не забогател. Все думаю, как бы обрести материальную независимость лет на пять да написать книгу, что давно уже замышляю.

— О чем вы хотите написать?

— Не скажу.

— Вы печатаетесь и издаетесь в Москве?

— Преимущественно там. Издаюсь, во всяком случае.

— Но ведь это должно быть трудно. Там и своих хватает.

— Труднее не придумаешь.

— А нельзя ли переехать поближе к Москве?

— Можно.

— Что же вас останавливает?

— Многое.

— Жалко оставлять Сибирь? Родину?

— Жалко оставлять.

— Шегарку?

— Это прежде всего.

— Вы просто молодец!

— Спасибо.

— Как сильно вы любите свою Шегарку, так и я люблю Кеть, Кедровку, Озерную. Деревню свою. Все те наши края.

— Как же иначе.

— Вообще область наша удивительная, верно? Леса, реки и речки, озера, болота клюквенные, брусничные. Все есть. И город областной — один такой на всю Сибирь. Правда, я мало видела городов…

— Город хороший. Что же вы не остались в нем?

— Ну что вы. Я так скучала по маме, по избе своей, по деревне. По корове даже скучала, не поверите. Корова у нас красно-пестрая, рогатая, Зорькой зовут. По собаке скучала. Пес у меня Дымок, вот такой ростом. Лохматый, дымчатый. Друг мой. Я его щенком взяла, выходила. В лес с ним хожу, на сенокос. В малинники забреду — глушь, но с Дымком ничего не боюсь — защитит, домой выведет.

Остаться, говорите. Девчонки, что распределения боялись, повыходили на последнем курсе замуж, иные — за кого придется, лишь бы не ехать в деревню. А я дождаться не могла, пока диплом получу. Если бы вы только знали, как у нас там хорошо. Вокруг деревни кедрач, представляете?! Летом я ра-анехонько встану, корову доить. Возьму полотенце и к речке босиком, умываться. Изба наша на берегу, окнами на речку. Иду по луговине, по траве росной, а за мной след темно-зеленый тянется. Тиихо в деревне, одни петухи орут на разные голоса. Над речкой клочьями туман, а вода теплая, парная прямо. Сяду на мосток, с которого черпаем, опущу ноги в воду и сижу, болтаю ногами, как девчонка. Ограда от крыльца просторная, травкой поросла, цыплята по ограде ходят, травку учатся клевать. А возле крыльца самого куст рябиновый. Такой раскидистый. Листопад начнется, листья на ступени крыльца падают. А то и кисть сорвет…

С мамой мы дружим. Папу давно похоронили, вдвоем остались. Не расстаемся теперь. Советуемся по любому поводу. Мама меня всему научила. Я и косить умею. Сейчас руками редко косят. А я выйду за огород на берег, берег пологий в том месте, плавно загибается и весь травой зарастает, а трава высокая, густая. Сосед мне литовку насадит по руке, отобьет, а точу сама. Закошу от городьбы, и погнала ряд за рядом, и погнала. Такое наслаждение, косьба. И жалко, что отойдет совсем скоро такой-то труд, ручной труд, древний. Ведь это же сколько веков косили руками, представить страшно. Выкошу берег, сама сгребу, в копны сложу, потом уже в стожок.