Герман Кант: ВЗАПСИС

Тут я опять вспомнил то, что на время выпустил из виду, и сказал смущенно:

— Н-да, знаете ли, это две учительницы из Казани, и как иной раз получается, особенно если тебя вечером обдувает летний ветер, да еще под небесами, что простираются до стран Леванта…

Лейтенантша наклеила гербовые марки, поставила печати на бледно-голубые документы, взяла у меня деньги и вернула мне бумаги со словами:

— Мотив приглашения внесете сами, вы же в конце-то концов знаете, какие у вас мотивы.

Взяв связку ключей, она хотела уже нас выпроводить. Но я попросил ее специально для меня, чтобы мне легче было уйти, еще раз включить табло над дверью — это, мол, благотворно действует на зрение и слух. Лейтенантша, правда, смерила меня — ого, каким! — взглядом, но положила усталую руку на кнопку, и когда я с заверенными документами, которые, подумать только, имел право оформить окончательно по собственному усмотрению, переступил порог, над моей головой раздалась скорее барабанная дробь, чем урчание, и свет оттуда лился небесно-голубой. Все звучало и сияло так, как положено, когда человек первый, Первый, Первый, и тут сотрудник Комитета методов и способов заторопился вниз по лестнице.

Меня это вполне устраивало, ибо он не производил впечатления смельчака, чтобы выслушать меня и понять мои предчувствия, к тому же он был, видимо, слишком углублен в себя после других бесед. Впрочем, в подобное мгновение своей жизни лучше оставаться одному. Круг ожидающих сократился до точки, и этой точкой был я. Я был очевидцем некоего конца, а может быть — начала. У меня было тому письменное подтверждение. Оно было у меня в том смысле, что я обладал двумя парами печатных двоеточий, за которыми следовала пустота. У меня в руках были официальные документы, подписанные и скрепленные печатью, возможность поразмыслить над ними кружила мне голову куда сильнее, чем сумасшедшая гонка вокруг зияющего карьера. Безбрежная и бездонная пропасть разверзлась на моем документе. Всасывающая вселенская расщелина, способная с чавканьем поглотить весь мир земной между здешним краем и Астраханью, вкупе со всеми живыми существами, включая людей и саламандр. Незаполненный официальный бланк был тем зверем, что пожирает самого себя. Это был конец.

Что же касается начала, то мне показалось, что я был в государственном учреждении как раз в тот момент, когда началось известное отмирание. Объявлено о нем было уже давно; почему, стало быть, ему не начаться в моем присутствии? Да и как иначе можно представить себе подобную смерть? Ведь не о внезапном же коллапсе или неожиданной остановке дыхания шла речь у классиков, а именно об упомянутом отмирании, которое начинается, видимо, с неучастия и отказа от действий.

Кроме того, я думаю, что в отличие от круга, у смерти есть где-то начало. А если где-то, так отдел прописки подходит с тем же успехом, как любой другой пункт. Почему же неуправляемое время не может начаться с переутомленной лейтенантши и спокойно сказанных слов: «Мотив приглашения внесите сами».

Когда я услышал эти свои мысли, то, стоя на пустой лестнице, один на один с пустой строкой в официальной бумаге, я содрогнулся. Почувствовал искушение заткнуть зияющие пустоты незаполненных строк любой записью, так как сознавал вдобавок свои обязательства перед обеими дамами из Казани, дав им слово. Но я всеми силами сопротивлялся тому, что само собой разумелось, и громко сказал на безлюдной лестничной клетке:

— Право, если уж дух, все вверх дном переворачивающий, вырвался из бутылки, так не я буду тем человеком, который загонит его обратно и закупорит сосуд!

Эта мысль кажется смелостью, тем более в отделении полиции, но была она всего лишь пустым звуком. На деле я понимал, что мне не по плечу строка с этой ошеломительной пустотой, которую я нес в моей папке.

А посему я поторопился переправить оба документа почтовому ведомству. С незаполненной строкой и без пометки «заказные». Все это, правда, противоречит нормам моей жизни, но пока письмо совершает долгое путешествие, я вправе считать возможным даже немыслимое. По-видимому, последствия утомления: отказ от действия тут, несостоятельность там, забывчивость еще где-то, иссякающие традиции, рассеивающиеся, как дым, обычаи; все это, на мой взгляд, накапливается; Я знаю, что сейчас пришло в движение, и я знаю также, где это началось.

Перевод: Инна Николаевна Каринцева

Пенсионерам в ГДР разрешено посещение родственников в Западном Берлине.