Татьяна 100 Рожева - Бульвар Сен-Жермен

– Это Татьяна, – представил меня Андре, – Татьян, это Вася.

– Вася, – улыбнулся Вася и протянул мне руку.

– Ты «Сердце ангела» смотрел? – Спросил хозяин у гостя.

– Не помню. Да, вроде.

– Пить что будешь?

– Мне все равно, что пить, ты же знаешь, Андрюш.

– Наливай сам тогда. Что там у нас? Нормально все? Я на работе не был сегодня, – пояснил для меня Андре.

– Да все хорошо, – успокоил Вася.

– Это хорошо, потому что меня не было, а то было бы нехорошо, – засмеялся Андре. – Вадим Андреич был? Там сейчас Вадим заправляет, сын, – пояснил он мне снова.

– Я его не видел, Андрюш.

– Ладно. Я тебя коньяком от Саркози угощал? После него так и тянет на всякое блядство. Хотя… Тебе ведь все равно, что пить, старый ты блядун! У него два часа хрен стоит! Если бы не его жена, дура, стоял бы все три! – Отрекламировал Андре друга. – Кстати, как тебе Вася?

– Еще не знаю…, – уклончиво ответила я, удивившись, как воспитанный Андре может спрашивать о человеке при нем же.

– А вы правда журналистка? – Вступил в разговор Вася.

– Правда.

– А где вы работаете?

– В журнале.

– Завел светскую беседу, – хмыкнул Андре, – хороший признак. Ты ему нравишься!

Он взял пульт и сделал громче, но на экране выразительно молчал Микки Рурк. – Я этот фильм два раза в год пересматриваю. Школа Станиславского наша, а играют эти, как черти! Какой Де Ниро сумасшедший дьявол, а? А как это снято все тонко, умно, эротично… Момент сейчас будет, мне очень нравится, когда Рурк смотрится в расколотое зеркало после секса с дочерью, еще не зная, что это его дочь…

– А я кредит взял на квартиру. Я тебе не говорил? – Озвучил Вася Микки Рурка.

– На квартиру? Зачем? У тебя нормальная квартира по местным понятиям. Трешка вроде?

– Да, но мы же с матерью живем и дочке скоро пятнадцать. Нина хочет отдельно…

– Много хочет твоя Нина, – раздраженно произнес Андре и встал с дивана. – Ну что? Мы так и будем сидеть? Мы зачем собрались?

Вася тоже встал.

– Полотенце в ванной?

– Твое – да.

– Я пошел, – сказал Вася и вышел.

Андре бросил на белую ляжку дивана шоколадный пиджак, оставшись в розовой рубашке, словно застыдившись, и посмотрел на меня.

– Будешь смотреть?

– Обязательно.

– Если в ванну пойдешь, бежевое полотенце чистое.

В ванной пахло взволнованным Васей. Я посмотрела на себя в зеркало. Докатилась, мать… Мне стало стыдно. Но от этого, кажется, даже приятно… Это заразно что-ли? Я сняла одежду, оставшись в белье и туфлях, и направилась в спальню.

В раме открытой двери спальни виднелась картина в стиле «ню». Плотно закрытые синие шторы оттеняли два голых мужских тела. Голый Андре, свесив взлохмаченную голову, стоял на четвереньках на огромной кровати. Голый Вася, на коленях, ласкал его спину и ягодицы. С лысой головой он казался слишком голым.

– Андрюша, расслабься, прошу тебя…, – уговаривал Вася.

– Подожди…, – тихо просил Андрей.

Я встала рядом с телами, и Вася со звериным воплем вошел.

Обмякшее тело Андрея сотрясалось от Васиных ударов по его дряблым старческим ягодицам. Казалось, Вася вколачивал в дворянскую задницу босса всю свою классовую ненависть. Кончив, он заботливо положил его бесчувственное тело на бочок, и, подмигнув мне, вышел из спальни.

Андрей лежал в позе эмбриона, не шелохнувшись. Из распухшего, натертого до темно-розового цвета ануса вытекала сперма, смешанная с чем-то желтым, тщательно пережеванным. «Овсянка, сэр!» – вспомнился глупый анекдот.

Я потрепала его по волосам.

– Ты жив?

Он повел вокруг мутным невидящим взглядом.

– Господи, как стыдно…. Я ничтожество… я мразь… грязь… слякоть… плесень… дерьмо… Эпитеты, кажется, перестали иметь отношение к человеку. Я вспомнила дождь в день нашего знакомства и погладила Андрея по голове.

– Не надо… я не заслуживаю этого…, – всхлипнул он.

Голый Вася вернулся в спальню. Его член был приподнят эрекцией, в глазах стоял вопрос «что делаем дальше?». Получался двойной вопрос.

– Сядь! – Указала я ему на кресло в углу спальни.

Он послушно сел. Я понимала, что в этой пьесе от меня требовалось сказать Андрею – «Теперь иди и отсоси у него!» И тогда будет мне счастье. Я понимала, но не могла.…К голому старику я чувствовала жалость, а к голому крепышу брезгливость и отвращение.

Но пьесу надо было доигрывать. Нельзя уйти со сцены, прихватив с собой ружье со стены. Это не по Станиславскому…

– Я хочу посмотреть, как ты сосешь, – сказала я Андре. – Сделай это.