Уэлти Юдора: Золотой дождь (рассказы)

Литературная репутация Юдоры Уэлти устоялась давно: бытописательница провинциального американского Юга, одна из спутниц Фолкнера, его, так сказать, «дамский», усушенный вариант. На вопрос — в лоб — интервьюера, не обижают ли расхожие суждения об ограниченности ее литературной палитры, Уэлти вежливо ответила: нет, не обижают. «Искусство всегда чем-то так или иначе ограничено… Оно и должно быть ограничено — чтобы бить ключом!»

Ключ бьет из земли, которую от рождения до смертного часа Уэлти называла и называет своей: «Это просто моя частица мира, она меня питает и воспитывает». В органичности, незаемности художественного видения — высшее достоинство ее произведений, и даже слава «первой леди американской литературы» (а женская половина последней сегодня как никогда богата талантами) к нему прибавить ничего не может.

Свой дар рассказчицы Уэлти с характерной скромностью относит на счет местных условий. В местах, где прошла ее жизнь, чуть не каждый второй — рассказчик «от бога». Неторопливый, полудеревенский уклад жизни, долго сохранявшийся на американском Юге, включал в себя как главное, а бывало, почти единственное развлечение всякого рода посиделки с рассказами да разговорами. О чем? О протекающей жизни и ее капризах, о родне, знакомцах и незнакомцах. Вполне заурядный случай, будучи рассказан, обретал рельефность, выразительность, преображался в приключение. Кочуя из уст в уста, история с каждым разом становилась все увлекательнее. Долгую ее жизнь питало желание потешить себя и людей и еще нечто, по-человечески более существенное, — искренний интерес, доброе любопытство к жизни.

Всю жизнь для Уэлти величайшим наслаждением было слушать. И среди своих рассказов она выделяет в особую категорию те, что пишутся «со слуха». «Когда я пишу эти рассказы, я их просто слышу… Слышу голос, еще даже не зная ЧЕЙ». Под кажущейся безыскусностью, полнейшей естественностью рассказа-монолога — тонкое искусство речевого портрета, в котором, как и в живописном или в удачном фотографическом портрете, личность раскрывается глубоко и неожиданно.

…Летом 1963 года в Джексоне был убит негритянский активист, борец за равноправие. Рассказ «Чей это голос?» писался Уэлти под свежим впечатлением, за одну ночь. Это, может быть, единственное ее произведение, которое родилось, оплодотворенное не любовью, а возмущением и ненавистью. Убийца еще не был найден — велось следствие. Волей-неволей писательница оказалась в роли детектива: вслушиваясь в «чей-то», в воображении звучащий голос, она пыталась угадать черты внешнего и внутреннего облика убийцы. И многое угадалось настолько точно, что при публикации рассказа (предшествовавшей судебному процессу) наиболее разительные «совпадения» пришлось по настоянию юристов убирать.

Проникновенность, точность, легкость психологического рисунка — одно из покоряющих свойств прозы Уэлти. Она сравнивает рассказ с китайским фонариком, расписанным внутри и снаружи. Стоит фонарику зажечься, как внутренний рисунок становится видимым — совмещается с внешним. В рассказах Уэлти удивительно тонкие эффекты достигаются благодаря мастерскому (зачастую парадоксальному) соположению объективного и субъективного, явного и тайного, жеста и движения души.

Двое посторонних, не особенно молодых людей — в рассказе «Мы не встретимся больше, любимая» — сталкиваются случайно вдали от дома, в шумном и светском, придавленном летней жарой Новом Орлеане. И мчат неведомо куда, на край света — в молчании, в ожидании, в тайной надежде. Тычутся под колеса «форда» крабы, рачки и черепахи, копошатся в канавах по обочинам какие-то вовсе допотопные твари, «чью шкуру не пробить и пулей»… «Какое счастье для них и для окружающих, что они толстокожие», — думает она. Эти двое и желают, и боятся наготы-беззащитности: пожили, повидали жизнь, нагляделись в жестокие ее глаза. (Первоначально рассказ назывался «Глаза Горгоны».) Безымянное, трудноопределимое чувство, соединившее их, развивается, как все живое, повинуясь ритму: две души будто танцуют церемонно и пугливо, сближаясь, расходясь, снова сближаясь — разлучаясь навеки. От двух одиночеств родится ли дитя любви? Крик новорожденного — одновременно предсмертный крик. «И то, во власти чего они были весь этот день, вдруг исчезло. Оно мгновенно взметнулось, огромное, как ужас, крикнуло голосом человека и кануло».

Здесь — нерв всего творчества Уэлти. Более всего ее тревожит и занимает внутренняя ущербность, дефектность, которая таится или развивается в человеке с годами, подобно болезни, — мешая познать себя, мешая раскрыться перед другим человеком, с ним сблизиться. Привыкая довольствоваться торопливым, шапочным знакомством, люди друг в друге видят только случайных «попутчиков», растрачивают культивировавшиеся столетиями навыки полноценного, несуетного общения и в душе оплакивают потерю, умом ее не всегда сознавая. Как разорвать одиночество, как преодолеть отчуждение, сохраняя вместе с тем необходимое пространство духовной автономии? Что ни рассказ, то опыт — опыт — опыт, каждый раз неповторимо-индивидуальный и каждый (почти) раз неудачный, хотя и надежды не отнимающий.