Catherine de Froid - Десять лет

В моменты, когда на него накатывало ощущение филигранности, Саша почти с ненавистью смотрел на свои ладони — «рабоче–крестьянские лапы», как он сам иногда про них говорил. Ему казалось, что они не способны почувствовать ту самую тончайшую текстуру, которая ему чудилась, что они не способны ни на то, чтобы изготовлять филигранные предметы, ни на простую человеческую ласку. Это значило, что для него остается только литература, программирование и музыка, из которых он пока что пробовал себя только в программировании. Начать писать книги он себе положил где–нибудь через пару лет, когда мозг насытится идеями и начнет выдавать свои. Начать заниматься музыкой ему давно уже хотелось, да не знал, как найти хорошего учителя и где играть — покупку пианино его бюджет не осилил бы.

Однажды он поделился этой мыслью с Шурой. Тот предложил:

— А ходи к нам. У меня мама десять лет в музыкальной школе работала. У нас с ней обучение не сложилось, у меня другая история с этим связана, но родители и дети — это же вечная проблема. Думаю, тебе повезет больше.

— Сколько за уроки платить? — по–деловому спросил Саша.

— Господь с тобой, какие деньги! — воскликнул Шура. — В смысле, я бы и не подумал об этом, а с мамой сами решайте.

— Ладно, когда заходить можно?

— Давай завтра после школы.

— Здравствуйте, молодой человек! — поприветствовала Сашу Шурина мама. — С чем пожаловали?

— Это Саша, мам, я говорил, помнишь? — с какой–то неловкостью, обычной для обращения с родителями при посторонних, промямлил Шура.

— Я так и поняла. Просто он Саша и ты Саша, поэтому «молодой человек». Итак, Александр, — Шура поморщился, — вы решили пополнить собой сонм пианистов. Сие решение продиктовано вашим сознательным выбором или же родителями?

— Не надо о родителях, мам, — прошептал Шура. Саша уже почти проболтался ему, что с семьей у него напряженка, поэтому он старался оберегать младшего товарища.

— Понятно. Сознательный выбор — это здорово. Когда к занятиям приступим?

— Да хоть сейчас. Что с оплатой?

— Давай будем считать, что восстановление педагогического опыта — уже достаточное вознаграждение. — Читать: «Что мне, с ребенка деньги брать? Стыдно».

— Спасибо, в таком случае.

— У тебя пианино–то дома есть?

— Нету. Можно, конечно, попробовать на школьном тренироваться…

— Там настройка ужасная. Хотя чисто для техники и можно. Ладно, потом разберемся. Приступим, что ли?

В конце занятия было уже темно, поэтому Шура вышел проводить Сашу — они жили на разных концах городка.

— Ну, как тебе мама? Извини, юмор у нее немного специфический.

— Да будет тебе! Хороший человек, объясняет толково. Так что терпеть тебе меня два раза в неделю, не считая поездок.

— Тебя — терпеть? Ты что, перенимаешь у учителей еще и манеры?

— У меня родители такие же, язвят все время… язвили.

— Извини конечно, но что с ними?

— Не знаю. Просто однажды исчезли, обеспечив меня до конца жизни.

— Бросили?

— Вряд ли. Скорее, их куда–то потребовали. Секретно. Они ведь до этого полгода меня учили самостоятельности.

— И давно… так?

— Полгода, чуть больше.

Шура старался не показывать, что творится у него в голове, но хотелось орать: «Как? Как, черт возьми, семилетний пацан может существовать один? Почему он взрослее меня? Что же я за ничтожество такое — у меня есть родители, а я весь в самокопаниях и лени!».

— Ладно, до завтра! — попрощался Саша у подъезда.

— До завтра!

Шура шел домой и думал, думал. Думал преимущественно о собственной ничтожности. Единственное, что он мог противопоставить этим мыслям — намерение дружить с Сашей, как можно больше для него делать. Совсем скоро институт, взрослая, по факту, жизнь — надо не терять связи. На своих детей Шура пока не надеялся, поэтому Сашу воспринимал именно так. И боялся, что не сможет ничем помочь, что малодушный голосок внутри, говорящий, что Саша прекрасно со всем справляется, пересилит.

Саша, задумчивый и счастливый, пришел домой, приготовил еду, сделал уроки и пошел к бабушке. Его распорядок дня не стал менее строгим, скорее, наоборот, но теперь это совсем не тяготило.

Шура настолько погрузился в размышления о своей ничтожности и о долге перед Сашей, что сам уже понял: ни до чего он так не додумается, значит, надо отвлекаться. Как может отвлечь себя одиннадцатиклассник? Вариантов много, но Шура выбрал самый банальный: достал новый, только отпечатанный сборник ЕГЭ по физике и начал методично его прорешивать. Руку на задачках он набил еще с прошлого года, как понял, что от физики не отвертеться, поэтому варианты делались легко, чуть не механически. «Олимпиады бы лучше поделал, — мелькнула мысль. — Все полезнее. Это–то никуда не уйдет». Но он знал про себя, что после попыток решать задачи усложненных уровней самооценка вновь упадет, а этого ему не хотелось. Такие мысли, правда, возвращались и сейчас, но Шура не первый год был с ними знаком и мастерски научился их затыкать. Для этого существовал не один десяток музыкальных групп, чьи песни прочно забивают сознание, мешая думать. Это тоже была хорошая музыка — не филигранная (Саша уже поделился с ним своей теорией), но добротная, живая, отзывающаяся в душе… Впрочем, нет. То, что в душе отзывалось, Шура слушал редко — опять же пробуждало мысли.