Сергей Минутин: Скульптор и Скульптура

Надо заметить, что его родители прекрасно знали, какие чувства и за какими последуют в их ребёнке. В этом мире они жили не первый день и ходили в те же школы. Родители подарили Серёжке зарубежных классиков: Гёте, Гейне, Байрона и других. Эти классики излагали своё понимание жизни, хоть и не так изысканно, как русские, но зато просто и прямо. По их учению выходило так, что без чувств нет действий, но если чувство пришло, поднимай «свою задницу» и совершай действие, иначе следующим чувством будет только уныние. На этом унынии жизнь и остановится, и будешь бегать по кругу до самого смертного часа. Дальше по их учению выходило так, что материальный мир нужен исключительно для познания духа, и что более того существовать друг без друга они не могут.

Это открытие примирило Сергея с русскими классиками. Он вдруг понял, что все классики говорят об одном и том же, но среда творчества у всех разная. У русских она более материальна и агрессивна, и вся убирается в промежуток между цензурой и анафемой. В таких рамках «русскому духу» только и остаётся либо тосковать, либо баловать.

Сергею, правда, несколько повезло. Он родился в момент, когда в стране цензуры уже не было, а анафема ещё не пришла. Страна переживала кризис, который назвали застоем. Слово было мудрёное. Сергей его воспринимал своеобразно. Застоем он обозначал свою проблемность для учителей. Он всё время удивлялся, почему для родителей он проблему не представляет, а для школьных учителей представляет. Родители о нём заботятся и растят, учителя его «вгоняют в рамки». В эти рамки застоя укладывалось всё: школа, учителя, «рамки» и т. д. Не укладывался только он сам и его заботливые родители. Дома, читая по вечерам книги, запрещённые до «застоя», он понимал, что на граждан его страны снизошло счастье, но, выйдя из дома, он видел, что счастья своего, собственно как об этом и писали русские классики, они опять не заметили.

Время шло, он окончил школу и влился в ряды тех, с кого собственно начинались все великие шалопаи и авантюристы во всех странах мира — он стал военным.

Аналогии. Она.

Она училась отлично. Учиться её заставлял страх. С одной стороны, цензура — ругань и ремень родителей. С другой стороны, анафема — дневник оценок в руках учителей и школьный журнал. Она не стремилась вырваться из этого промежутка, ибо видела и в этой жизни свои прелести.

Вековые атрибуты человеческой «справедливости»: цензура и анафема сыграли с ней злую шутку. Она смирилась со всеми заповедями, вкладываемыми в её голову учителями и родителями.

Соблюдения этих заповедей позволяло осуществлять личное могущество и власть уже в школе. Её ставили в пример. Большинство девочек и мальчиков очень неохотно шли отвечать к доске, в основном, из–за застенчивости. Она, наоборот, всегда выходила, ибо точно знала, что именно так и только так учителя оценивают учеников. Какие они, что у них внутри, что они на самом деле умеют и чем они интересуются, учителей не интересовало абсолютно. У них был один критерий — учебник и его пересказ. Но из пересказа учебника ничего хорошего произрасти не могло. Но она этого не знала. Она просто училась, просто набиралась лжи, просто переставала уважать тех, кто плохо пересказывал учебники и не понимал учителей.

Мальчишкам она нравилась. У мальчишек, по свойственной им детской глупости, а главное природной тяги к силе она вызывала восторг. По всему выходило так, что учебники она знает даже лучше некоторых учителей, следовательно, и в школьной иерархии стоит с ними на равных. Она была для них примером, но лень и другие, более важные занятия мешали им учиться так же, как она. Но мальчишки не могли «пасть в грязь лицом» перед ней, и по отношению к учителям становились либо агрессивными, либо безразличными.

С агрессивными учениками учителям было проще. Эти мальчишки были, словно винтики в чужой иерархии, их можно было подкручивать, отпускать. Они хотели «иметь чувство собственного достоинства». И можно было, не давая его, играть на нём. Они же дети, когда ещё разберутся что к чему.

С безразличными учениками было сложнее. Они жили своим миром, часто не ведомым учителям. Это их и пугало, так как в стране был застой, а в школе по–прежнему цензура. Учителей бесило то, как они, их ученики, жили, даже не задумывались об анафеме, которая учителей сопровождала всю жизнь.

Она окончила школу с золотой медалью. Выбор у всех школьных отличников не очень–то велик и довольно прост: медицина и педагогика — анафема и цензура.