Юлия Качалкина: Давай поедем к нашим мёртвым

В какой-то момент женщины собрались духом и решили вынести два мешка одежды на помойку, но когда через неделю нижняя соседка тетки прошла перед ней по лестнице в одном из старых платьев бабушки, тетка не выходила из дома три дня, проведя их в полном одиночестве перед телевизором, собирая себя по частям, как Петя – системный блок.

Петя смотрел кино своей жизни, стараясь слегка от него отстраняться. Женщины – ну, пусть переживают, плачут, но себе этого он позволить не мог. Он должен был быть холодным. Мысли все время относило куда-то в сторону, словно ветром: он увидел мысленным взором утреннюю брюнетку из порно и через несколько минут ощутил неуместную в этой ситуации воспоминаний о смерти эрекцию.

«И что же, – привычно подумал он о себе в третьем лице, как делал всегда, когда волновался по-настоящему, – возможно, его возбуждала смерть. Она всегда была хозяйкой положения».

…за окном поезда в небе бежал гигантский змей, то припадая к земле, то отрываясь от нее и кружась, словно в танце, – Петя представлял себе, как этот воображаемый змей гонится за составом, почти настигая его, но не успевая в самый последний момент сомкнуть свои чудовищные когти.

Вот он, движется по верхушкам елей и сосен, как хорошо ему нестись в легком воздухе, страшному, но не причиняющему вреда никому-никому. Откуда-то из правого угла широкого окна упала дождем и тут же взметнулась вверх стая белых голубей.

Петя следил за их полетом со смешанным чувством тоски и радости.

Приближалась станция назначения, всех пассажиров через встроенные в кресла динамики приятный женский голос без оттенков реального человеческого чувства попросил расслабиться и сосредоточиться на чем-нибудь приятном. «Вам предстоит увидеть ваших мертвых», – сказал голос и оборвался, оставляя после себя ожидание то ли вопросительного, то ли восклицательного знака. Женщина в кресле рядом с Петей надула щеки и несколько раз выдохнула круглыми – как подумалось Пете – воздушными шариками, сделав «пуф-пуф-пуф» одними губами.

Все нервничали, кроме, пожалуй, одного маленького мальчика, который ехал в сопровождении молодого мужчины – ровесника Пети, и всю дорогу что-то увлеченно рисовал в специальном дорожном блокноте, периодически показывая рисунки отцу и улыбаясь.

Петя догадывался, что может быть на этих рисунках, точнее – кто. И сам себе признался с самого начала, как это увидел, что не хочет заглянуть в блокнот.

Пусть бы там был только ломоть солнца в правом углу листа и какие-нибудь цветы.

Только не три фигурки из палочек.

Сердце билось сильно и неровно, через почти равные промежутки проваливаясь в пищевод. Нервы, нервы. Надо было вдохнуть, задержать вдох, а потом покашлять, – нехитрый ритуал против инфаркта. Петя проделывал его спокойно и буднично, – очередная серия его фильма про себя самого. Оставался довольным.

Все неловко зашевелились и вышли из вагона, стараясь не задеть друг друга ничем, даже слегка, словно по этому тонкому мостику прикосновения током могли пробежать чужие скорби и умножить твои. Выход из вокзала – огромная белая, горящая на солнце арка – вел в парк. Парк напомнил Пете советский ВДНХ, на котором он в детстве провел столько счастливых часов, рассматривая диковинные фонтаны и павильоны, похожие на античные храмы. Петю и пугала, и радовала высота и масштабность этих зданий, словно какая-то часть его росла по ним вверх и раскидывалась потом на высоте их странных неровных крыш, смотрела на город оттуда. Петя легко фантазировал в детстве, да и когда вырос, этой способности не утратил.

Толпа людей в черных одеждах размеренно втекала в арку, не создавая давки, словно был какой-то известный всем и каждому распорядок движения. За аркой она разветвлялась и длилась уже одиноко, самостоятельно на каждом ее человеке. И каждый человек был целая история. Петя смотрел на толпу и думал, что ему нужно довольно долго идти пешком, пока он не окажется у Пансионата Кирова – серого пяти– или десятиэтажного панельного дома с низкими широкими оконными рамами и тишиной, застрявшей в них вечным ожиданием посетителей.

Дорога была подбита каким-то транспортом, асфальт треснул и обкрошился на обочине, Петя шел в привычном ритме, слегка оглушенный собственным поступком: взять и приехать, он не думал, что окажется на это способен. Дорога плавно свернула влево, Петя спустился по импровизированной ступеньке, слегка запачкав мысок старой кроссовки песком. Справа началась унылая, но полная тревоги (Петя чувствовал ее) стена Пансионата: в открытое окно первого этажа он увидел кусок спины какого-то старика. Старик покачивался в движении – что-то мыл в глубокой металлической раковине, мерно двигая правой рукой и совершенно не замечая Петю. Чей это бы старик? Что с ним случилось при жизни? Комната – это была кухня – выглядела обжитой и даже в чем-то уютной: тронутый налетом времени зеленый кафель на стене, скромные полки до потолка, хранящие какие-нибудь чаи и крупы, комплекты запасных ложек, вилок и ножей на случай больших встреч, которых не бывает много.