Рейнолдс Прайс: Ночь и утро в Панацее

— Забыл про ложку. — Негр похлопал себя по нагрудным карманам, залез в один из них, вытащил оловянную ложку и протянул ее Форресту.

— А тебе?

— Ложка только одна, — ответил старик. — Только одна, для гостя. А я и пальцами управлюсь, они у меня ловкие. — Не выпуская ложки из руки, он согнул длинные пальцы.

Форрест взял ложку, и они молча принялись за еду — каждый за свою половину, — а потом за горячий кофе. Они сидели в ворохе листьев, и сумерки медленно обступали их. Замигали светлячки. Старик снова пошарил по карманам, выудил плитку табака и, разрезав ее на две равные части, протянул Форресту. Тот взял свою долю, хотя и не имел привычки жевать табак, и оба в полном молчании принялись за темно-коричневую жвачку. Покой вокруг был столь глубок, что, несмотря на близкое соседство незнакомого старика негра, быть может, совсем дикого, да еще с ножом, покой этот утишил и боль, и страх, так до конца и не вытравленные этим днем, этим напряженным, изнурительным переходом. Не столько даже утишил, сколько приглушил чем-то более мощным — в этом краю он, так жаждавший покоя, нашел наилучшее из пристанищ, подобное благословенным небесам, уготованным для истерзанных муками любви; такого блаженства не посулит ни одна из религий, а он вдруг явственно ощутил его здесь, сейчас.

Старик поднялся и сплюнул жвачку за перила.

— Вас что, взаправду звать Мейфилд?

— Да, — ответил Форрест.

— А я вот вам сказал ненастоящее имя.

Форрест точно помнил, что старик вообще никак не назвался — в этом тоже таилась своя частица покоя, — но все же он сказал:

— Ладно, это неважно.

— Я свое настоящее имя никому не говорю.

— Для меня это неважно. Спасибо тебе за доброту. Завтра, как рассветет, я уйду.

— А что вы тут делаете? — спросил негр.

— Ты же пригласил меня поужинать.

— Да нет, там в сарае, у грязных родников. — Он снова сплюнул.

Форрест тоже поднялся и лениво выплюнул жвачку на темную листву под верандой. А потом сглотнул горькую слюну, чтобы не саднило язык. Он стоял спиной к негру и к сараю с родниками, но голос его звучал отчетливо и твердо.

— Когда-то мы с одной девушкой дали здесь друг другу слово. Я пришел взглянуть на это место.

— И чего, взглянули?

— Да, на то, что от него осталось. То немногое, что ты оставил. — Форрест хотел рассмеяться, но вместо этого вдруг повернулся к негру и спросил, горячо, настойчиво:

— Кто ты? Что здесь делаешь?

— Я не виноватый. Я про вас не знал, откуда мне знать, что вы тут были. Я-то думал: здесь нет никого уже тридцать лет; никто не приходит, а я здесь греюсь. — И хотя жара почти не спала, старик обхватил себя за плечи и принялся растирать их.

К Форресту снова вернулось самообладание.

— Скажи мне, как же тебя называть.

Негр задумался.

— Как же меня звать-то?.. Зовите меня Гид.

— Хорошо, — ответил Форрест. Он вновь уселся возле остывшей сковороды и заглянул негру прямо в глаза; только в них едва ли что можно было разглядеть — сумерки совсем сгустились.

— Ты меня извини, — начал Форрест. — Я сегодня на всех набрасываюсь. Со мной такое стряслось…

Гид понимающе кивнул.

— Убили кого?

— Убил — ту девушку, что любила меня. — Форрест вдруг понял, что так оно и есть, это правда, и еще: старик все поймет по-своему, и сейчас он услышит от него кое-что неожиданное. Этого-то ему и надо — удар, контрудар.

— И вы вернулися сюда, на это место, где ее повстречали?

— Вернулся.

— И вас ищут?

— Нет, — ответил Форрест.

— Завтра начнут?

— Нет, не начнут, — сказал Форрест.

— Ее нашли, а за вами не гонятся?

— Они ее получили, а куда делся я, им все равно.

— Она белая?

— Да, — сказал Форрест.

— Вы сумасшедший?

Форрест рассмеялся и кивнул.

— Только я безвредный.

— А завтра куда путь держите?

— Домой. В Виргинию.

— Там кто ждет?

— Родные, работа.

— А меня вот ждет еще кое-что.

— Что ж это? — спросил Форрест.

— Смерть. Да хворь. Вон как, даже двое. — Старик не таясь улыбнулся; голос его, казалось, сочился сквозь эту широкую улыбку.

— И никакой родни? — спросил Форрест. — На всей земле?

— Есть у меня родня. Знаю: сейчас спросите, а где она? Ждет меня иль нет?

— Кто ж ты такой? — спросил Форрест и, помолчав, добавил: — Да я не опасен. В жизни мухи не обидел. В том-то и беда.

— Вот только девушку свою убили?

Форрест кивнул. Ложь — чудесный дар, теперь он снова в укрытии.

— Банки Паттерсон, — сказал негр, — рожденный, как говорится, в рабстве, в здешних краях, где-то в здешних краях, лет восемьдесят назад. Точно уж не помню, но давным-давно, дома вот этого в ту пору и в помине не было. А с головой у меня все в порядке, сами видите.