Вадим Панов - Четвертый сын

«Я должна пройти, и я пройду!»

И никаких сомнений, никаких колебаний, никакой робости. Если ты дружишь со страхом, тебе не дано принимать смелые решения.

Скакун кивнул, но с места не сдвинулся: сделать первый шаг должна хозяйка.

Гаруса неспешно выпустила из ладони нити, позволив им втянуться обратно, откинула с головы капюшон и медленно подошла к костру.

— Вам неведомы законы гостеприимства, поэтому я возьму ваш огонь без спроса.

— И не пожелаешь нам здравствовать? — удивился толстяк, одетый лишь в драную собачью шубу и грубые штаны.

— Вы не живете, вы существуете, — презрительно отозвалась нигири. — Зачем вам здоровье?

— Тебе бы оно не помешало, — протянул толстяк, разглядывая обмороженные руки колдуньи. — Больно?

— Не твое дело.

Она уселась на ближайшую к огню шкуру, положила меховой сверток на колени, расстегнула шубу и вытащила из-за пазухи маленький бурдюк с молоком, согретый теплом ее пылающего в лихорадке тела.

Сидящие у огня промолчали даже тогда, когда из свертка послышался плач. Гаруса спокойно открыла ребенку лицо — возле костра можно было не опасаться мороза — и принялась осторожно кормить проголодавшееся дитя.

— Гх-км… — откашлялся толстяк. Он почесал огромный живот и с улыбкой оглядел товарищей. — Я же говорил, что будет весело.

И вцепился зубами в сочную свиную ножку.

— Нравится, когда тебя унижают? — угрюмо осведомился чернобородый мужчина, одетый в грязную дубленую куртку и такие же штаны.

— Нравится, когда меня не боятся, — неразборчиво промычал толстяк — его рот был набит мясом.

— Вот и развлекался бы с ней в одиночку.

— Кто же знал, что вы припретесь ко мне в гости?

Чернобородый ощерился, хотел выругаться, но его опередила приятельница — рыжеволосая женщина, щеголявшая по зимнему лесу в тонком зеленом платье с глубоким декольте и в бархатных остроносых полусапожках, украшенных пошлыми блестками.

— Она нас боится, Орвар, — холодно произнесла рыжая, высокомерно разглядывая кормящую ребенка Гарусу. — Ей страшно.

Стоящий за спиной хозяйки Бразар презрительно продемонстрировал красотке желтые зубы.

— Не за себя, Дагни. — Орвар Большое Брюхо покачал лысой головой. — Нигири боится не за себя.

— Какая разница? Она боится, а ты обещал нам нечто необычное.

— Никто не виноват, что вы не способны увидеть необычное!

— Не зарывайся, Орвар!

— Хватит вопить, Сив [2] Сив — невеста ( норв. ). разбу́дите, — пробурчал щуплый молодой человек, восседавший на шкурах в окружении трех собак. Лицо у него было неприятное, одутловатое, а вот серые глаза притягивали: в них читался глубокий ум и тут же — бешеное, безумное веселье. Замечательные глаза. Очень больные.

Сделав товарищам замечание, Охотник потянулся и с неожиданной мягкостью поправил шкуру, под которой спала некрасивая молоденькая девчонка.

Будить чокнутую невесту никто не хотел.

Дагни Два Сапога прошипела ругательство и вернулась на свое место рядом с Расмусом. Орвар одобрительно кивнул и принялся грызть появившиеся из воздуха свиные ребрышки. Углежог сделал вид, что отвлекся, и принялся расспрашивать рыжую, что же, собственно, произошло.

Последний же из сидевших у костра обратил на появление Гарусы ровно столько же внимания, сколько и спящая Сив. Широкоплечий мужчина, расположившийся неподалеку от Охотника, сидел, положив руки на гарду вонзенного в снег меча, и не отрываясь смотрел на огонь. То ли думает о чем-то, то ли спит с открытыми глазами, то ли плевать ему на все.

Тем временем нигири накормила ребенка, укачала его — малыш зачмокал и быстро уснул, — положила сверток на шкуру, поднялась и без спросу зачерпнула кружкой отвар из висящего над огнем котелка. Гарусе нужно было подкрепиться, выпить горячего, ей было безразлично, что булькает в котелке, но почувствовав с детства знакомый запах медового свунса — традиционного напитка нигири, — не сумела сдержать довольную улыбку.

«Вовремя!»

— Нравится? — осведомился Орвар, поглаживая всклокоченную, цвета ржавчины бороду.

— Слишком много корицы, — отозвалась женщина.

— Зато и меда я не пожалел.

По телу разлилось приятное тепло, делая тяжелыми и руки, и ноги, и голову. Хотелось сидеть у огня вечно. Никуда не спешить. Ни о чем не думать. Ни за кого не бояться. Тишина и покой. Умиротворение. Сон…

Вечный сон.

Гаруса стряхнула с себя дрему. Отшвырнула кружку, угодив в лоб не ожидавшей такого Дагни — Орвар тонко захихикал, — резко повернулась и положила руку на меховой сверток. Он здесь. Спит. Все в порядке.