Сергей Воронин - 4 рассказа из журнала Нева № 9 (1986)

Он замолчал. Молчали и работяги. «Ага, дошло до ума, каков я есть! — удовлетворенно подумал Игорек. — Теперь по-другому будете ко мне относиться».

— Ну, и падла ты! — прозвучал четко в тишине голос Стаднева. Он встал и пошел к палатке. За ним пошли и остальные.

«Ребята, — глядя растерянно им вслед, хотел крикнуть Игорек. — Мужики, это я все выдумал. Этого не было. Клянусь!» Но промолчал, понимая, что работяги ему не поверят.

Ее звали Ванда. Ей тогда было лет двадцать пять. Безрассудно исполнительная, она бросалась босая в колючие заросли ежевики, ставила рейку и, улыбаясь, радостно глядела на старшего техника, в которого была безнадежно влюблена.

— Ну зачем ты так? — говорил он ей. — Смотри, ободралась до крови.

— А, заживет!

Однажды их застала гроза. Костик Никонов накрыл чехлом теодолит, но, решив, что инструменту ничего от дождя не сделается, накрыл чехлом голову Ванде. У него-то был капюшон, а она — простоволосая. Но Ванда тут же сбросила чехол, посчитав, что будет в нем некрасивая. А она и так была не очень привлекательна. Хотя грудь у нее была хороша — высокая, налитая. Нет, Костик и не думал с ней сближаться, но вот надел ей на голову чехол, и она решила, что он заигрывает с ней. Лукаво взглянула на Костика и засмеялась. И все это уже при всплесках молний и содрогающих землю раскатах грома. Смеясь, они схватились за руки и, спотыкаясь о щебенку, побежали искать укрытия. И нашли его под навесом большого камня. Этот камень нависал над ними, как козырек, и уже кому-то служил прибежищем, — потому что на земле лежали охапки сухой травы.

Здесь ливень их не доставал, но, чтобы не мочили заносимые ветром брызги, надо было прижаться друг к другу. И они прижались. Сквозь свою тонкую шелковую рубаху Костик почувствовал упругое тепло, исходившее от тела Ванды. И случилось то, о чем он и не думал еще полчаса назад. Когда это произошло, то первое чувство, которое овладело им, была досада и на себя, и на Ванду. Не допусти она, ничего бы и не было. Он сидел хмурый, жадно курил и не глядел на нее. Ванда поняла его состояние и, робко улыбаясь, сказала:

— Я никому не скажу… Об этом никто не узнает.

— Да, так было бы лучше, — ответил Костик, по-прежнему не глядя на нее.

Удивительно, до чего она была несамолюбива! Ей не было даже обидно, что Костик так пренебрежительно к ней отнесся после того, что произошло. Мало того, она была даже рада случившемуся, считая, что не так уж она некрасива, если такой замечательный парень, как Костик Никонов, о котором игриво шушукались девчонки-геологини, сошелся с нею. Он-то ей понравился с первого раза, как только увидела его: высокий, статный, но и в голове не держала, что он сблизится с ней. И вот надо же! Она радостно улыбалась, переполненная своим случайным счастьем. Конечно же, она никому не скажет, что на какое-то время они были как муж и жена. Но она-то об этом будет знать, знать всегда!

Она никому не сказала. Но то, что произошло в тот грозовой, ливневый день, не прошло для нее бесследно. Не думая о последствиях, подчиняясь только своему, ошеломившему ее чувству светлой радости, Ванда стала думать только о Костике, о своей любви к нему. На работе, стараясь во всем угодить ему, еще не дослушав, что надо сделать, неслась с рейкой совсем не туда, куда надо. И Костик кричал на нее. А она только улыбалась, и глаза ее сияли от того, что он видит ее. Он был для нее, как солнце. Она не могла на него ни обижаться, ни хмуриться.

Кончилось это тем, что Костик заменил ее другим рабочим-реечником. «Дурная какая-то, — объяснил он начальнику партии, — со скалы чуть не сорвалась. Лезет в самую гущу ежевики, ободралась. Да и вообще, какая-то чокнутая…»

Нет, она и тут не обиделась. Значит, так надо Любимому. Но теперь, если Ванда не могла быть вблизи него днем, то вечером, после работы, где бы Костик ни находился, она была тут же. Шел ли куда Костик Никонов, Ванда, делая вид, что идет по своим делам, следовала за ним. Если он сидел в палатке, то она или бродила неподалеку, или стояла в тени деревьев и неотрывно глядела на движущуюся тень Любимого в освещенной свечой палатке. И только когда наступала ночь и гасла свеча, уходила к себе, да и то не сразу, а сначала приближалась к той стене палатки, возле которой спал Любимый, и чутко прислушивалась к его дыханию.

Она ничего от Костика не требовала, не просила. Ей нужно было только его присутствие, тот воздух, которым он дышал.

Конечно же, такое ее поведение не могло оставаться не замеченным окружающими. Заметили. Стали подшучивать над нею и над Костиком. Но если Ванда относилась к этому равнодушно, будто ее это не касалось, то Костик бледнел от ярости.