Николай Бунин: Вихряй

Отбивая зубами сыпучую дробь, моя собака тряслась от страха и постоянно жалась под меня, да и вместе нам приходилось жутко, смутно.

Вода сделала свое дело. Побывши часа два под этой блокадой, на нас не осталось буквально сухой нитки, и тонкие стройки холодной влаги, просачиваясь местами через одежду, неприятно лазали, в особенности за спиной, от чего неудержимая дрожь пробирала все тело.

Наконец туча заметно сдвинулась, гроза стала затихать, и необыкновенный ливень, принявши форму обыкновенного дождя, потянулся ровными толстыми струями. Кругом было темно, как на самом дне глубокой закрытой ямы. Так темно, что привязанные к телеге лошади совершенно сливались с окружающим мраком, и только шелест изредка побрякивавшей на них сбруи да тоскливые вздохи самих животных иногда напоминали об ихнем соседстве. С полчаса еще прождали мы отхода тучи, и не из того, чтобы спешить доехать, а только ради какого-нибудь движения, чтобы согреть свои коченеющие члены, мы с ямщиком принялись запрягать лошадей. Вода стояла до колен, и мы, как цапли, бродили по ней, распутывая ощупью проволочные снасти. Кое-как уладившись с этим делом, попробовали было тронуться вперед, но на пути по сплошному разливу воды, покрывавшему дорогу, стали попадаться сваленные деревья – обыкновенный след только что прошедшей бури, – и мы поневоле остановились вновь в ожидании рассвета.

Ветер упал совсем, дождь начал тоже переставать, и в лесу стала устанавливаться тишина, только по земле бурливо журчала кругом отливающаяся вода, да тяжело шлепали дождевые капли, постоянно катившиеся с дерев на мокрую землю, вдали гудела отошедшая туча… Мы молча стояли на дороге.

Еще немного раньше этого мне раза два послышались как будто отдаленные звуки какой-то песни, но теперь совершенно ясно начал доноситься мужской голос, певший где-то в глубине леса, к удивлению моему, известный романс: «Что ты, травушка, рано в поле пожелтела…» И как же пел? В жизнь свою я не слыхивал даже на дорогих подмостках столичных сцен ничего более симпатического, как этот сильный и чистым серебром звенящий тенор: то безысходною тоской, то бесшабашной удалью заливался, этот голос, и чудно музыкальные звуки, таинственно стройно нарушая окружающую тишину ночного безмолвия, как-то особенно глубоко проникали в душу, словно своевольно перебирали в ней заветные струны давно пережитого горя и еще неизведанной, но сладкой грусти… Мы оба с ямщиком заслушались песни и, как заколдованные, не шевелясь, сидели до тех пор, пока продрогший и не сочувствующий нашему вниманию коренник перекочнул дугою и звякнул колоколом – голос немедленно затих…

– Что это такое? – спросил я.

– Этто-та, – протянул мужик и с видимым волнением в голосе не сразу ответил мне, – это Вихряй потешается.

– Что такое Вихряй? – переспросил я, ожидая по суеверному обычаю здешней стороны услыхать какое-нибудь легендарное повествование об этом певце.

Но сверх ожидания ямщик мне объяснил, что Ванька Вихряй – просто молодой парень, с нынешней весны появившийся в их местности – так, «благой человек»… Говорят, откель-то снизу с коноводами [1] Коноводами здесь называют погонщиков лошадей, на которых тянутся грузовые суда вверх по течению реки Шексны. (Примеч. автора.) пришел да вот и приютился здесь. Птицу всякую страфляет, а иной раз и зверя попадет… Живет себе без всякой работы – так на слободе болтается, а человек ничего, смирный, обиды от его никому нет, ну, значит, и его не трогают. А к тому же он стариков наших в кабаке песнями тешит. Становому дичину всякую таскает. Вот и теперь, должно, за рябками ухаживал, припоздал…

– А уж ловок он насчет этой всякой птицы, – продолжал мой рассказчик, – так и кто его знает, как он может все по-ихнему потрафить? У его и ружья-то нет, а так руками берет, и шабаш!! Теперича, к примеру, заквохчет тетерька – зараз и ен по ее… али рябок там засвистит – в аккурате передразнит, сам к нему так и придет… Оно известно, должно, «не без чего» такие дела приставляет… – многозначительно закончил он.

В это время, как будто в подтверждение рассказа моего собеседника, невдалеке от нас отчетливо и как нельзя более натурально затоковал, косач-тетерев… До того натурально горячо забормотал он и расчуфыкался, что мне даже и в голову не пришло о невозможности подобного явления в эту пору, а только обдало охотничьей лихорадкой от знакомых милых звуков… Но ямщик мой хотя, по-видимому, был не охотник, но, как местный житель, скоро сообразил, что эта птица и таким голосом кричит во всем году одно только время и то лишь раннею весною, а на исходе лета этого не бывает, почему тут же и пояснил мне: