Сказавши, что Жабников занимался абсолютным ничегонеделанием, я выразился не совсем точно: он не состоял на государственной службе, не участвовал в земских выборах, не состоял попечителем учебных или иных благотворительных заведений, не занимался, наконец, хозяйством, вполне доверившись полячку-управителю, оказавшемуся сверх всякого чаяния честным малым, но ум Петра Ивановича находился постоянно в работе, и в нем то и дело зарождались новые идеи, с которыми Жабников возился и нянчился, как кошка с котятами.
В области идей Петр Иванович был величайшим энциклопедистом: все сферы человеческой деятельности и знаний были ему равно доступны, от чистой математики до теории сапожного ремесла включительно, и если он не додумался до способа разведения махровых огурцов, то произошло это совершенно по независящим от него обстоятельствам.
Были у него, однако, идеи, нисколько не уступавшие идее махрового огурца. Так, однажды он додумался (и додумался совершенно самостоятельно, без всякого участия графа Л. Толстого) до бренности человеческого естества и необходимости сближения с природою, почему несколько дней подряд не умывался, не чесался и пребывал весь осыпанный каким-то пухом.
Друзья говорили ему по этому поводу:
– Ты бы почистился иной раз, милый человек!
– А зачем?
– Противно смотреть!
– Удивляюсь! Ведь коли ты, например, созерцаешь гусиного младенца, покрытого пухом, для тебя сие зрелище не только не противно, но даже, можно сказать, умилительно!
– Ведь ты же не гусиный младенец!
– Хуже того! Во много раз плачевнее и жалостнее!
– Что плачевнее и жалостнее – это возможно, но…
– Чего «но»? Я живу сообразно с природою.
– Ну и ложь! Пойми, ты животное млекопитающее и как таковое имеешь все права на шерсть, но не на перья!
– А ведь верно! – ударил себя по лбу Петр Иванович. – Степан!
Появился Степан с немым вопросом в вытаращенных глазах.
– А вычисти-ка меня, братец!
Петр Иванович почистился и принял вид, свойственный культурному человеку.
В другой раз я застал Жабникова за изучением «Полного карманного путеводителя по железным дорогам»; он так был занят своим делом, что не услышал моего прихода и привскочил на месте, когда я удалил его по плечу.
– Тьфу! испугал! Порядочные люди всегда заявляют о своем присутствии.
– Я и заявил.
– Кто же так заявляет!
– А то как же?
– Ну, кашлянул бы или высморкался, или вообще, как между культурными людьми подобает!..
– Ладно, в следующий раз! А ты чем это занимаешься?
– Чем?.. Маршрут изучаю.
– Какой еще маршрут?
– В Пруссию, брат, ехать надо.
– Это зачем?
– Во-первых, ружье Кристофу Функу заказать, во-вторых, выучиться стрелять по правилам, преподаваемым в одном прусском лесничестве… И тогда, мой друг, прямо на все международные состязания!..
– Вишь чего захотел!
– Отчего же?! Разве я не могу выучиться?
– В прусском лесничестве?! Ни во веки веков!
– Да ведь господин фон Г. выучился!
– Во-первых, ты не господин фон Г.; во-вторых, господин фон Г. обучался в молодых своих летах, а ты уже, слава богу, дожил до предела закоснелости; в-третьих, господин фон Г., по всем видимостям, – немец, а ты, сколько известно, если не из самого Царевококшайска, то по меньшей мере из окрестностей оного.
– Что же из этого?
– А то из этого, что прусское лесничество, обучившее господина фон Г. и преподавшее ему настоящие правила, тебе никогда оных не преподаст; напротив того, так обучит, что ты не токмо зайцу в голову не попадешь, но и по хвосту оного благополучно пропуделяешь.
– Гм… А ведь, пожалуй, ты и прав.
– Конечно, прав.
– Прав, прав, сам теперь вижу, что прав… Немцы вообще народ ненадежный, а теперь, кроме того, сближение с Францией… нарочно не выучат.
– Ну, вот видишь.
– Да-с. Теперь я и насчет Кристофа Функа сомневаюсь: деньги слупит настоящие, а такую палилку пришлет – из-за угла разве палить… И будет прав по-своему, потому – сближение с Францией.
– Отчего ты англичанам не закажешь? Деньги ведь тебе все равно швырять… По крайности вещь будет солидная.
– Англичан я, брат, не терплю. С того самого момента, как меня в детстве гувернантка-англичанка собственноручно высекла, я их переносить не могу.
– Причина резонная.
– Понятно, резонная. Впечатления детства на век остаются, у меня и теперь при воспоминании соответственные части тела чешутся, вот как!
– Однако ты очень впечатлителен.
Читать дальше