Михаил Грушевский: Последняя кутья

Чудесным, ясным утром умер на кроватке последний ребенок. Окна закрыты, ковры завешены; мать на колени упала перед кроваткой, обняла горячее тело ребенка и глаза ее перебегали от ребенка до образа, что в золотой рамке блестел в углу; освещенная пламенем фитилька, Матерь Божья смотрела наземь своими приветливыми, счастливыми глазами, прижавши к лону Святого Ребенка. Отец сидел, опустивши голову, он был еле живой, нечей не спавши, не евши, только матерь одну еще сила Божья держала. Она обняла ребенка — вот ребенок вздохнул раскрывши рот, искалеченый рот, вздрогнули повеки, последний крик прошумел и стало тихо, тихо…

Мать плакать не могла, всё слезы давно выплакала и упала на ковер…

— Смилуйся, Спаситель, над нами!

Грустно стало в тихих низких покоях; стоят пустые детские кроватки, просторно за столом, родители ходят тихо, еле слышно, и разговаривая больше шепчут, потому что как-то чудно звучит голос по пустых покоях. Состарились родители, среди темных волос забелело серебрянное прядиво, сморщился лоб и стан согнулся. Но всё еще не конец, достаточно есть того горя на свете, всем хватит, еще и останеться!

Может месяца так через три после обкладок пришла холера.

Раз как-то отец вернулся домой еще унылее, чем всегда. Что-то плохо мне, — сказал он жене, — полежу немного до обеда, отдохну.

Лег, да уже больше и не вставал. Позвали доктора. Тот помотал головой, выписал какое-то лекарство и сказал, что вечером придет. Но к вечеру отец еще хуже занемог, стал вялый, не сесть, не встать. Плохое дело, — сказал доктор, приехавши вечером, — у его холера.

На другой день прощался муж с женой. Обое долго сидели молча и смотрели друг на друга.

— Прощай, сердце, жена, — сказал отец и хотел еще добавить, но замолчал, замолчал навеки.

На кладбище возле двух маленьких могилок поднялась еще третья, больше. Чьи-то руки вокруг них убираются. Стелятся над ними розовые ветки, жасмин их весной посыпает, белым, пахучим цветом, против солнца блещут медные строчки на кресте: «Помени их, Господи, когда придеши во царствие твое».

Но не это вспоминает бабушка, не такие мысли в голове ходят — задумавшись, неподвижно сидит она перед тарелкой с борщем; лицо ясное, тихая улыбка на губах. Другие времена вспоминает она. Видлит она отцовский дом, низенький, соломой покрытый, со старым покрученным крыльцом, низенькие покойчики, скрипучую, поючую дверь, и темный чердак, куда когда-то так боязко заглядывала она маленькой; кладовая, где было так много всего — и груш, и вишен, и орехов, и старого, твердого меда; вспоминает старые потемнелые рисунки и Ивана Крестителя с ягненком, и «Три цари со дары», и какую-то госпожу с гитарой вышитую гарусом; видит роскошный сад, с такими большими яблонями и грушами, что летом мокро под ними; грядки красного мака, астр и гвоздик, огород, а за ним берег, зеленые, кувшинкой зарослые пруды, над которыми росли такие замечательные жeлтые цветы, росли вербы с красными ветками. Вот она будто видит кладцище, огражденное трухлым забором, и церковь, и высокие кресты на низеньких холмиках, колокола и старого пономаря, с большими ключами, видит она, как бегает он выгоняя овцы, что зашли на кладбище, а оттуда в колокольню влезли.

Видит бабушка мать свою, покойницу, подвижную маленькую бабушку, и отца. Вспоминает, как учил он ее читать, писать; как мать радовалась ее письму.

Вспоминает бабушка, как впервые увидила она своего жениха и какой он был чудный в только что сшитом сюртуке, какой необычный и смешной. Как смутилась она, встретивши его. Как засмотревшись как-то на него обожгла она ему руку, наливая чай, и как обое покраснели, и не знали что сказать.

А дальше первые роды — завесили окно, свечи на стульчике, она сама слабая, но веселая лежит укрытая, а муж держить ее за руку и всматривается в своего первенца, а тот маленький, красненький, завернутый только рот раскрывает та мигает на свет глазками.

— Назовем его Заней, как твоего отца зовут, — говорит наклонившись отец, — дай Бог ему счастья, как мы сейчас имеем. И ребенка крестили. И так он пищал, аж мать услышала лежа. Вот здоровый будет парень, — сказала бабка, надеясь еще рубля.

А как на младшую болезнь напала — кахы да кахы, и не вылечишь ее никакими лекарствами, уже что не делали… Думали что и умрет бедолаха… А мать посоветовала ласточкино гнездо под подушку спрятать… Проснулась ночью — слышит — тихо, никто не кашляет; — что такое? Неужели нежывая? — подошла, дрожа — спит ребенок, так красиво, даже не шолохнется. А средненький, — как ушел Мороза звать на кутью, чуть не замерз, вышел действительно на улицу, глупый, мороза искать. Вот так толковый парень, как колядки хорошо от отца перейнял, даром, что маленький, а иголос какой, как у отца был когда-то. А как запоют с отцом вместе после кутьи… После кутьи, — а я и забыла о ней и о вечересвоей, что эт оя так задумалась? — стрепенулась бабушка и схватила ложку, поднялась, глядь — чудо Боже — вокруг стола седит вся семья и все пристально смотрят на нее…