Алексей Варламов - Серпик Луны

А в остальном Прибалтика была как Прибалтика. Она не казалась сильно переменившейся после советских времен и по контрасту с Западной Европой выглядела глухой провинцией, одновременно смешной и трогательной в детском желании быть как большие мальчики. Писатели-прибалты стремились быть западными людьми и не иметь ничего общего с Россией. Один из эстонцев с гордостью говорил, что его дети никогда в своем доме не услышат русскую речь. На нас они поначалу поглядывали косо и делали вид, что не знают и никогда не знали нашего языка, но время, вино и пиво развязывали их замкнутые уста, они начинали вспоминать Москву, Литинститут, Высшие литературные курсы, редакции журналов, Дом литераторов, их лица светлели, и становилось понятно, что по большому счету они интересны нам и не интересны Западу, и переводили их все равно больше всего на русский, и общались они больше с нами, были связаны одним прошлым, вышли из советского времени, которое приучило их быть диссидентами и оппозиционерами, но теперь, когда эта привилегия была у них отнята, они не знали, как быть, и по привычке ругали несуществующую империю. И русский язык был у них такой же, как и у нас, но иногда они как будто вспоминали о своем происхождении и начинали говорить с акцентом, пародирующим самое себя.

В Риге мы оказались в тот день, когда у школьников был выпускной вечер, и набережную Даугавы заполнили тысячи людей в народных костюмах. В одном месте была сооружена большая сцена, несколько человек расставляли динамики и микрофоны. Больше всего меня поразило, что в этой нарядной толпе, которую не охраняла полиция и не сдерживали никакие барьеры, как это случилось бы в Москве, не было ни одного пьяного, никто не лез драться, не кричал и не задирался. Они просто пели свои песни, и я ощущал не враждебность, не зависть, но уважение к этим людям, которое едва б они разделили, узнав, что среди них затерялся оккупант.

Утром нас посадили на большой катер и повезли в устье Даугавы. На развалинах советского укрепрайона с блиндажами и дзотами молодые парни и девушки в телесных трико изображали театрализованное действо. Что оно символизировало, понять было невозможно, но при взгляде на попираемые искусством постмодерна бункеры и блиндажи Советской Армии и оставленные казармы в голове возникали мелочные мысли о том, сколько все это распавшейся империи стоило и зачем было когда-то выброшено на ветер. И сам ветер, должно быть, догадываясь, что думают о нем, носил над бывшей военной землей сухой песок, было неуютно, зябко, западная публика, на которую все было рассчитано, притомилась. Она хотела скорее в Петербург. Ни Вильнюс, ни Рига, ни Таллин, как ни старались, не произвели на нее впечатления. Все это средневековье они видели у себя, лучше сохранившееся, более древнее, богатое и известное.

Их манила Россия, огромная, хаотичная, неясная, которой их пугали и про которую говорили, что там бандиты и милиция, проверяющая на каждом шагу документы. При подъезде к Иван-городу европейские лица, обычно безмятежные и расслабленные от вин, сыров и десертов, сделались суровыми и собранными, однако ни на Балтийском вокзале, куда мы приехали под конец долгого июньского дня, ни на Сенной площади не только милиции и бандитам, но никому не оказалось до литературного поезда дела. На чердаке в бывшей коммуналке на Невском проспекте собрались питерские поэты и альтернативные прозаики. Они из вежливости выслушивали иностранных людей, жидко хлопали им и подолгу и с удовольствием талдычили свое. Всем, что лежало вне их понятий, они пренебрегали, как если бы могли себе позволить эту раскольничью гордость, потому что за их спиной был город, по которому разбрелись европейцы и были счастливы, что их никто не организует.

По французским, английским, испанским, германским лицам бродил восторг. Молдаванам, грузинам, азербайджанцам и украинцам говорили, какой у них гениальный город и как велика их страна и литература. Самыми обиженными почувствовали себя в этой ситуации украинцы. То, что их национальность никто не идентифицировал и в глазах европейского писательского большинства они были русскими, их раздражало. Но волком они смотрели не на равнодушный к их национальной гордости Запад, а на москалей и при помощи презираемого ими русского языка побратались с переменчивой Балтией. В Москве, которая в отличие от Питера встречала нас по-купечески хлебосольно и широко, украинцы решили устроить бучу и послать президенту Путину письмо от имени всего литературного экспресса в знак протеста против войны в Чечне и с поучением, как надо себя вести.