Илга Понорницкая - В запретной зоне

Наталья спасла свою ученую дочку — забрала младенца к себе. И Ларису, которая уже не смогла бы сама родить, даже если бы захотела, накрыла вдруг душная звенящая волна материнских чувств. Лариса кроила маленькие платьица, бесконечно готова была играть со мной в песок, таскала меня с собой стоять в очередях в магазине или косить траву для скотины. Каждый день требовался мешок травы, и я должна была собирать в мешок то, что накосит моя двоюродная бабка. Часто мы ходили на кладбище. Она показала мне могилу малыша, и мы приходили поплакать, как она говорила, хотя она и не плакала никогда, просто сидела, раскладывая конфеты: «это ему, а это ты съешь». Много лет Лариса не говорила ни с кем по душам, и она плохо понимала, как это делается.

— Что я тебе покажу, пойдем, — сказала она однажды, взяла меня за руку и привела к детскому саду.

— Это мой дом. Я была такая, как ты. Не говори никому.

Она огляделась. Улица была пуста, только вдалеке кто-то спускался вниз, в нашу сторону. Она, к моему удивлению, сказала:

— Идут сюда. Пошли отсюда скорей.

Лариса, как оказалось, все прошедшие годы любила ходить мимо усадьбы, когда никто не видел. В ее жизни было мало событий. Несколько дней она думала, как однажды выйдет и пройдет мимо бывшего своего дома. Наступал день, когда она решалась, наконец. Она тянула меня со двора. Мы шли по улице с оглядкой. Если появлялись прохожие, она сворачивала со мной куда-то в проулок, пережидала. Ей было бы стыдно, если бы кто-то увидел ее возле усадьбы и догадался, что она помнит о своем происхождении. Происхождения полагалось стыдиться — и она в полной мере испытывала этот стыд, как это и предписывалось дочке мироеда. Но ее тянуло к усадьбе, где она родилась, неудержимо, наверное, так, как вора тянет на место преступления.

Я стала ее товаркой в этих нечастых прогулках, она просила меня молчать, и иногда я с ужасом думала, что могу забыться и рассказать кому-нибудь, как мы проходим мимо детсада вниз и тут же возвращаемся назад, и снова идем мимо детсада. Мурашки пробегали у меня по коже. Но я не говорила никому о своем страхе. Кроме Ларисы, товарок у меня не было. Моих ровесников в дом не приглашали. Наталья была занята по хозяйству. Николай работал главным бухгалтером в сети кооперативных магазинов, мастерских и чего-то еще. Он приходил поздно. В саду я ловила жуков. Они были моими друзьями. Я говорила с ними.

Однажды я сидела среди травы, и вдруг заметила, что на меня из земли смотрят синие глаза. Я отползла на другое место, но и там земля смотрела на меня человечьими глазами. Я стала искать место, где их нет, но нигде не находила такого места. Везде среди травы были глаза. Впрочем, это был сон. Я уснула во дворе. Чем было заниматься с утра до вечера? Лариса была на работе. Она работала приемщицей в ателье, куда после войны устроил ее Николай. Наталья вышла во двор с корзинкой и сказала, что у кроликов кончилась трава, и что я уже большая, и что лучше всего рвать траву на кладбище. Это было само собой. Местные дети все время рвали траву среди могил, а она перла снова со страшной силой. Кладбище было заросшее, как лес, и мальчишки, бросив корзины, играли в прятки или в войну. Я слышала их голоса, и мне не было страшно. Поплутав, я нашла могилу малыша с брошенными на нее фантиками. Кто-то съел конфеты. Я собрала бумажки. Мне захотелось сделать для него что-то еще. Могила вся заросла травой. Мне приходилось уже рвать в огороде сорняки, и многие из них я узнала здесь. Я стала пропалывать могилу, полагая, что ребенок думает сейчас: «Вот хорошо! А то сколько сорняков развелось на мне…» Я не испугалась бы, если б услышала из-под земли такие слова. Закончив полоть, я погладила могилу и пообещала:

— Дед с получки купит конфет, я принесу тебе.

Назавтра вместе с Ларисой мы снова пришли поплакать, как говорила она. Лариса была в нерешительности, то ли пойти к усадьбе, то ли на могилу. Я потянула ее на кладбище, потому что представляла, как она увидит мою работу и как похвалит меня, когда узнает, что я все это сделала сама. Как бы нечаянно я задержалась возле одного памятника. Лариса вышла к могиле первой, и я вдруг услышала из-за кустов ее громкий крик. Лариса проклинала кого-то неизвестного, кто не пожалел могилы малыша и оголил ее. Она желала кому-то смерти и всяких страшных бед, слезы текли по ее лицу. Она говорила кому-то в воздух: «Тебе, тебе — все, что со мной было, вся моя боль перейди на тебя». Я стояла, не в силах двинуться с места или что-то сказать. Немного успокоившись, Лариса обняла меня и повела прочь, все еще повторяя: «Не пожалели маленького… Могилку оголили… Разве так можно?»