Илга Понорницкая - Сны с собаками

— Послушай, пожалуйста, — сказал пастух. — Ты не должна смеяться. Это, вот… Я раньше жил в городе… И тебе не должно быть скучно со мной. Я могу любую тему поддержать в разговоре…

Мне вдруг стало стыдно. Захотелось сказать ему сразу про детей. И про то, что ничего у нас не будет. Не там ищет. Мне нравится, как парни ухаживают за мной, но им всегда приходится держать дистанцию. Тем, кто пытается нарушить правила, я сходу сообщаю про детей — и нет проблем. Бывает, правда, что кто-нибудь узнает о моих детях без меня. И тогда у меня наступает миг торжества. Кто-то начинает юлить, пытаясь объяснить, что его что-то во мне больше не устраивает. Устраивало — и перестало. Так бывает. А кто-то и не думает скрывать причин и простодушно говорит, что я обманщица, и надо было сразу его предупредить, что у меня дети. Подразумевается — что он тогда и близко бы не подошел. А я не отвечаю ничего — смотрю в чужое обозленное лицо и меня просто распирает от презрения.

— Да ты же их заранее всех презираешь! — сказала как-то мне подружка.

У нее тоже есть ребенок. Правда, один — сынишка. Когда она приводит в дом какого-нибудь парня, заранее отводит малыша к своим родителям. И сразу объявляет парню, что у нее есть сын, но он сегодня ночует у ее родителей. Это совсем другой тип отношений. Она говорит мне, что я слишком многого хочу. И презираю людей за то, что они не могут быть такими, как мне хочется.

— Я вас заранее всех презираю, — могла бы я сказать этому парню. — Ну, это, всех… Мужчин…

Хотя бы честно!

Но я опоздала.

Потому что он уже сделал шаг вперед и поднял руку, чтобы коснулся моего плеча. Или щеки. Погладить. Нежно. И тут собака вырвалась, прыгнула вперед, на грудь ему, и повалила на траву. Ругательство сорвалось у него. Пастух барахтался, пытаясь сбросить с себя Дружка, а тот давил на его плечи и рычал в лицо. Того и гляди откусит нос.

Шутка ли — кто-то чужой хотел дотронуться до его хозяйки?

Насилу я заставила Дружка слушаться меня. Да и то он упирался, пока я тащила его прочь — а мне хотелось уйти быстрее, пока пастух не встал на ноги… Поднимется — тогда держись собака! И ее хозяйка…

Чего же я хотела? Это Димкин сон! Разве в его сне могла я завязать с кем-нибудь хотя бы легкое подобие романа? Да любого, кто бы вздумал только подойти ко мне, ждало бы наказание! Пусть этот парень благодарит судьбу, что еще жив. Скорей бежать! Я наклонилась к собаке — чего стоишь? Давай, вперед! И вдруг она лизнула меня в лицо. Я вздрогнула, и тут же подняла голову и огляделась. Мы с дочкой лежали обнявшись на траве, а сын уснул поодаль.

Я разбудила детей, сама вскочила на ноги.

Хотелось есть. Я ожидала, что родня будет копаться в огороде, и мы сможем тихонько проскользнуть в дом и там наскоро там перекусить. Но в воротах меня встретила одна из теток со словами:

— Пойдем, покажу, в чем будешь разогревать суп, а то всегда берешь не те кастрюли. А после все садитесь перебирать вишню.

Я шла через наш двор, а в спину мне говорили:

— Два таза ягоды стоят, вас дожидаются с утра. Нам что ли, из-за вас ночью варить варенье?

Выходило, что остаток дня у нас испорчен. Дело даже не в том, что мы будем до ночи выдавливать косточки из вишен. А в том, что тетки мои будут смотреть, как мы это делаем, и говорить каждую минуту, так или не так.

Если бы я могла не слышать их.

Если бы я могла совсем убрать эти часы из жизни. Умереть и снова ожить, когда удастся вырваться за калитку… Это почему-то казалось вполне выполнимым. Должно быть, потому, что в деревне жизнь и смерть стоят гораздо ближе друг к другу, чем в городе. Под разговоры теток хорошо думать о смерти. Смерть — она в лицах стариков. Тех, с кем здороваешься на улицах. В глазах у них виден другой мир, куда они скоро уйдут — как в глазах новорожденных можно увидеть мир, откуда они пришли.

Деревенские старики — не чета городским — благостные, умиротворенные. Они степенно говорят друг другу:

— Слышь, Марья, в магазин тюль завезли. Я взяла себе. И ты сходи. В гроб хорошо тюль-то класть.

А деревенские похороны, когда малышня сбегается поглядеть, как будут нести покойника? И потом, после этих похорон — сны, сны… Умерший является к тебе в куда как более страшном обличии, чем ты видела его нынче днем. И среди ночи ты приходишь к своей бабке под бочок…

А после, уже в городе, собрав назавтра портфель, почистив зубы на ночь, вдруг вспоминаешь в деталях тот, деревенский сон. И ничего, не страшно тебе уже. В город за тобой такие сны переселиться никак не могут… Они остались там, в деревне. Где всегда лето, потому что зимой туда тебя не возят. Сны там, где твоя бабка.