Владимир Гофман - Персиковый сад (сборник)

– Я здесь, бабуся! – и снова задаст стрекача по деревне.

Досталось на веку бабушке Маше и горя, и радости. Горя, уж как повелось, больше. Помнила она старую жизнь, и рассказывать про нее была охотница. Управится люд деревенский с делами, и вот соберутся возле бабушки Маши и молодые, и постарше, беседуют. Что интересно, телевизоров тогда в Светлых Ключах еще не было. И слава Богу! Находилось и без того о чем поговорить, кого послушать.

Ах, бабушка Маша, бабушка Маша!.. Познакомил я уже людей добрых с деревней, названной мною Светлые Ключи, и ее славными жителями, на том бы и точку поставил, кабы не твои рассказы. Ну что делать? Посиди-ка, милая моя старушка, еще на своей завалинке, подставь лицо ласковому закатному солнцу – вон как заливает оно неярким светом бескрайнее поле, уставленное золотыми снопами. Порадуйся, родное сердце, жизни – хорош этот час! И говори, говори…

Икона

Иконку ту, что над воротами, свекор мой укрепил, Иван Панкратович Никитин. Давно это было, я не застала. Когда пришла в дом невесткой-то, Ивана Панкратовича, Царство ему Небесное, Господь прибрал. А изба его вот стоит. И иконка – Архангел Михаил на ней. Почистить бы надо – медная, позеленела, чай, вся. Да стара я стала, вижу плохо…

У нас в деревне иконы в каждой избе имеются. И не нынешние бумажные, а прежнего письма, и оклады на них – загляденье! Вон у Большой Софьи – Николай Чудотворец. Ризы-то так и горят! А у Павла – Спаситель. Лик строгий, а глаза добрые. Я хоть и давно не видела, а помню… Оно, конечно, замечательно, что к хорошим людям лики святые попали. В сохранности, значит, будут. И огонек возле них теплится, и человек молитву творит. Ино пропали бы иконы. Это ведь когда еще на церкви замки стали вешать да кресты с маковиц ломать, тогда люди и понесли по домам святые лики…

Такое время было, лучше и не помнить совсем. А все помнится, однако. Вот и у меня была одна иконка – самая мне, значит, дорогая. Господь мне ее послал. Сейчас расскажу, как дело-то было.

От нашей деревни до села минут двадцать ходу. Это теперь оно в запустение пришло, а прежде было знатное, село-то. На базары по понедельникам со всей округи народ ехал. Пять храмов Божьих. На Пасху, бывало, как зазвонят, далеко слыхать: так и вызванивают, так и выводят – сердце заходится. Помню, году в тринадцатом… ну да, триста лет дому Романовых праздновали, и по Волге на пароходе сам государь император Николай Александрович проплывал, тогда во всех церквах по берегам-то звонили ой красиво! А дьякон Сергий басом: «О благочестивейшей государыне императрице Александре Федоровне…» Мороз по спине. Да… Все думали, а вдруг случится – и сойдет государь у нас в селе?.. Не сошел, понятно.

Ну так вот. Наша деревня, стало быть, приписана была к Крестовоздвиженской церкви. Служил там отец Александр.

А в дьяконах отец Сергий состоял. Видный такой, борода во всю грудь и голос: грянет басом – свечи в паникадиле дрожат. Дом у него на яру стоял возле церкви. Я чуть не каждый день у отца Сергия в доме бывала – носила молоко. Дьяконица, матушка Серафима Петровна, усадит меня, чаем напоит. Добрая женщина была, только уж больно тоненькая. У нас таких нету. Говорили, отец Сергий ее из самого Питера привез. И занятие себе выдумала – картины рисовала. На картинах тех места наши, село Светлые Ключи, люди разные, Волга… И все этак живо у нее выходило, как взаправду.

Вот у дьякона в доме, а точнее, в горнице у Серафимы Петровны, я ту икону и заприметила. Размером иконка-то небольшая, без риз, простая, а глядишь – не наглядишься. Дева Мария на ней. Стоит, сердешная, глаза опущены и как бы закрыты даже, одежда цвета спелой бузины и накидка с плеч на руки лазоревая. Лицо молодое совсем. А от лица того вроде сияния кругом слова написаны: «Радуйся, Невесто Неневестная». Бывало, приду с молоком и стою, смотрю на ту икону. А Серафима Петровна спрашивает:

– Что, Машенька, нравится? Любо?

Я кивну, засмущаюсь. Как не любо! Сердце щемит. Век бы глядела…

– Эта икона, Маша, «Умиление» называется. Любил ее батюшка Серафим, чудотворец Саровский.

Где уж мне такую иметь!..

А потом вот что было. Отец Сергий вскоре после революции умер, Царство ему Небесное. Жена его одна осталась, детей им Господь не послал. Тут голодно жить стало, ну, Серафима Петровна стала брошки девочкам разрисовывать. Красота! Девчонки ей за это хлеба носили, яблок – кто что сумеет. Тем и жила.

Места у нас, известно, тихие, если что случится, на целый день разговоров хватит. А тут на тебе! Хоронили жену управляющего барина нашего Турчанинова. Сама-то я не видела – младшенькая у меня хворала, Катюша, – а сказывали, будто в дорогих нарядах лежала покойница, на пальцах словно бы перстни, сережки в ушах золотые, а на голове что-то навроде венца, в каменьях. И откуда такое богатство?