Роман Сенчин - Алексеев – счастливый человек

– Вот выволокут счас его, мы его на куски… – с холодной, закаменевшей злобой сказала другая женщина, сухая, высокая, некогда очень, наверное, симпатичная. – Разъелся, сволочь… Всё мы про него знаем.

– Китайцы вон все рынки позанимали, своими носками, перчатками торгуют сидят. А наше где?

Илья Павлович снимал женщин, беспомощную Марину Олеговну, тщетно старающуюся сделать приемлемый репортаж, с вопросами и ответами. Работницы снова загомонили все разом, не стесняясь камеры, сыпали матом, нечленораздельными восклицаниями… Кто-то крепко пихнул Алексеева в бок, так, что камера чуть не слетела с плеча. Забыв выключить, он ее опустил, опасаясь следующего толчка. Рядом с ним стояли трое мужчин. Передний, здоровенный, лобастый, тоже немолодой, с красной повязкой на правой руке, густым басом заговорил, обращаясь к женщинам:

– Чего вы с ними ля-ля заводите? – С ненавистью глянул на журналистов. – Они ж все по-своему переделают, чего б вы тут ни распинались. Вас дурами и покажут.

– Гнать их отсюда! – рявкнул другой мужчина.

Женщины тут же их поддержали:

– Смотрим мы ваши программы! Гады продажные!

– Жареного захотелось?!

– Спихнуть их машину в овраг, пускай, ха-ха, делом займутся!

– И-ишь! – Маленькая, в берете, дернула Илью Павловича за полу пиджака. – Гладенькие какие! Хорошо, видать, за помои ваши плотют!

Журналистов стали теснить к «уазику». Алексеев попытался было вернуть на плечо камеру, но ему не дали.

– Щас хрясну твою игрушку, тогда наснимаешь! – пригрозил обещающим басом лобастый.

Семак махнула рукой:

– Ладно, Илья, пошли отсюда.

Поехали к трассе. Марина Олеговна говорила в свой сотовый телефон:

– Да, настроены крайне агрессивно. Кое-что успели отснять, но мало совсем. Чуть было не прищучили нас. Да… Не понимаю, почему милиции нет до сих пор. Кажется, пытаются до директора добраться, угрожают, что, мол, на кусочки его разорвут. Что?… Да. Высылайте машину к фабрике, а мы на трассу. Попытаемся там что-нибудь… Ну, все. Да… – Положила телефон в нагрудный карман куртки, глядя вперед, на открывающуюся степь за недостроенным когда-то, а теперь разрушающимся скелетом несостоявшегося завода, вздохнула: – Н-да, господа, веселенькое наклевывается дело…

В голосе ее за вздохом скрывалась радость, охватывающая журналиста в тяжелой ситуации. Чем опаснее и напряженнее обстановка, тем интереснее, значит, получится репортаж… И совсем по-боевому она отдавала приказы:

– Гена, ты сидишь в машине, мотор не глуши. Понял? Мало ли что. Ты, Саша, при Илье Палыче, телохранителем. Открути от штатива трубку. Так. У меня диктофон… – Марина Олеговна проверила висящий на ремне джинсов маленький диктофон, – в порядке.

«Уазик» выбрался с разбитой, ухабистой грунтовки на новенький асфальт широкой трассы.

– Вон, налево заворачивай, – кивнула Семак.

– Вижу я, вижу, – выворачивая руль, прорычал Гена.

Вдалеке разноцветье многих автомашин. Легковушки, высокие пульманы и фуры дальнобойщиков; среди них мельтешат люди.

Возвращались уже в сумерках. Молчали. Все, кроме некурящего Ильи Павловича, тянули сигареты одну за одной. Уставший Гена не жалел «уазика», колеса то и дело находили выбоины, пассажиры подпрыгивали, чуть не доставали головами до тента.

Только когда въехали во двор телецентра, Марина Олеговна, словно не решаясь раньше, удовлетворенно выдохнула:

– Вот-с, господа, и готово. Сейчас обработаю, в десятичасовых новостях запустим… Спасибо за службу, орлы!

– Уху, – обиженно хмыкнул осветитель Саша, потирая ушибленное плечо, – а мне за штатив отвечать. Черт меня дернул с вами…

– Ничего, спишем как боевую потерю.

Илья Павлович был в плохом настроении. Еще со съемок позвонил домой сообщить, чтоб не волновались, он задерживается, жена расстроенным голосом ответила: сына нет и нет, в поликлинику они не попали. «Вечером разберемся», – торопливо пообещал Илья Павлович, поймав взгляд Марины Олеговны, недовольной, что он так долго говорит по дорогостоящему средству связи… Теперь вот предстояло отчитывать сына, а это Алексееву всегда было как-то неловко.

Тяжело поднялся по черной лестнице, избегая разговоров с сослуживцами, закрыл камеру в шкаф, сдал ключ на вахту и, не прощаясь с Мариной Олеговной, отправился домой.

Троллейбус почти пустой, много свободных мест. Основной поток возвращающихся с работы давно миновал. Илья Павлович сел, положил сумку на колени. Снял кепку, вытер платком лоб.