Может, он не так уж безнадежен как актер, подумала я.
Женя вернулся через четыре часа. Он победно потряс в воздухе бумажкой:
– Мне даже изображать ничего не пришлось! Сами предложили лечь в больницу!
Через два дня он проводил меня на вокзал и пошел сдаваться в дурдом. С собой он взял пачку бумаги, пишущую машинку и Библию.
Двадцатого июля я опять села в поезд и поехала в Петрозаводск. Поезд шел несколько иначе, чем в первый раз. Перемена в его маршруте объяснялась тем, что в июле восьмидесятого года в СССР начались Олимпийские игры. Чтобы разгрузить железнодорожные пути, поезда дальнего следования пускали в объезд обеих столиц. Маршрут наш был непредсказуем. Иногда мы останавливались и ждали чего-то, что так и не появлялось. Под Питером эти остановки стали все длительнее. Один раз мы простояли в полях три часа. Люди, устав ждать, выходили из вагонов, разбредались по полю. Потом проводник, сложив рупором ладони, кричал: «Трогаемся!» – и все бежали обратно, неся в кепках и платках землянику и грибы.
Так ехали четверо суток.
Я думала, что Женя меня не встретит, но он встретил. И не один, а с приятелем. Человек, пришедший с ним, был одет экстравагантно, на ногах фирменные кроссовки. Я скосила на Женю глаза.
– Гений, – прошептал мне Женя. – Жена его выгнала из дома, он живет у меня.
Конечно же, Валерий был поэтом. По приезде домой (а Валерий, как выяснилось, уже три недели как был выгнан и квартировался у Жени) он достал из холодильника бутылку водки (было только полпервого дня).
– Ну ладно, я почитаю что-нибудь, – сказал он, наливая три стакана.
Было жарко, пить не хотелось. Но мы выпили.
Валерий вытер лоб кухонным полотенцем и стал декламировать стихи.
– Понравилось? – спросил он у меня в конце.
– Кое-что понравилось, – уклончилов ответила я.
– Не врубаешься ты в поэзию перформанса, – сказал он без обиды.
– Где ты его взял? – спросила я у Жени, когда Валерий вышел из комнаты.
– А как ты думаешь?
Я думала, что в сумасшедшем доме.
– Что ты! Там совсем другой контингент! – испуганно ответил Женя.
С Валерием его познакомили друзья. Помимо стихов Валерий увлекался фарцой. Они с Женей собирались делать какие-то маечки с лого и продавать их по двадцать пять рублей штука.
– Дорогая, заработаем кучу денег, снимем в Питере квартиру. Как тебе мысль? – спросил он.
Я вздохнула.
Он понял это так, что я опасаюсь за него. И правильно понял:
– Это абсолютно ничем не грозит! Я – чистый инициатор идей, всё остальное – он.
– Чистым инициаторам обыкновенно дают больше, – заметила я без энтузиазма.
У меня был пример. Мой отец тоже был чистым инициатором. Теперь ему давали восемь лет тюрьмы.
Выпив, я пошла спать. Пока я отсыпалась, Валерий с Женей придумывали лого. Вечером я их застала на кухне за рабочим процессом. Женя – за машинкой. Валерий перед ним с поднятой рукой. Пить он, как я потом убедилась, мог не хуже Бори. Я твердо отказалась от водки.
Он пожал плечами и продолжил маевку.
«Они на каком языке разговаривают?» – подумала я.
Женя, видимо, тоже понимал Валерия с некоторым трудом.
– На каком языке он говорит? – спросила я Женю.
Оказалось, что по-русски. И это был язык, который Женя боялся потерять, уехав за границу. Невелика потеря.
С утра Женя ходил подметать участок. Валерий отсыпался, потом всё начиналось сначала. Водка, «рулеж», «запендюривание»… Я решила провести с Валерием душеспасительную беседу. Выслушав мою проповедь, Валерий возмущенно стукнул стаканом об стол: «Я тащусь, как ты не врубаешься!» При этом он внимательно следил, чтобы водка не расплескалась.
«Ах, так!» – подумала я и, когда Валерий уснул, потихоньку вынесла его верхнюю одежду и обувь на улицу. Валерий встал в полдень, долго бродил по квартире, до меня доносились его жалобы по поводу пропавшей «косухи». Я объяснила Валерию, где его «косуха», и с криком «Их же украдут!» он побежал к двери.
Женя сокрушался:
– Обидели такого человека!
– Такие люди не умеют обижаться! – сказала я.
Не знаю, что на меня нашло. Скорее всего, мной двигала брезгливость. Уж больно он плевался.
По утрам, пока Женя мел улицу, я сидела на бордюре и ждала. После этого до шести вечера день был наш. Мы ходили по городу, который, как многие северные города, состоял из одной длинной улицы, а всё остальное – лучевые шоссе, заводы, заваленные битым стеклом и мусором пустыри – лежало в стороне. Стояла дикая жара. Как-то мы присели на ступеньки загса. Неподалеку от нас в тени чахлой акации женщина качала коляску. Лицо ее светилось непонятным, не относящимся ни к чему счастьем.
Читать дальше