Леонид Пантелеев: Последние халдеи

Рисовать травоядных мы не умели и предпочитали писать стишки, дуться в очко, читать или рассказывать вполголоса анекдоты. Василий Петрович настойчивым не был и никогда нас не контролировал.

И вдруг в конце месяца он заявил:

– Устроим экзамен.

Особого переполоха это заявление не вызвало. Однако мы были порядочно удивлены, когда Василий Петрович собственноручно принес из канцелярии стопку бумаги, карандаши и резинки и, распределив все это по партам, внушительно объявил:

– Рисуйте!

– Что рисовать? – удивился кто-то. – Травоядных?

– Нет, – сказал Василий Петрович, – рисуйте меня.

– Да что вы! – воскликнул Японец, принимая слова Василия Петровича в шутку. – Да где нам! Да разве мы смеем!.. Разве мы можем!

– Молчать! – закричал вдруг Василий Петрович. – За месяц вы вполне могли научиться рисовать. Прошу у меня без шуток.

Он шумно придвинул к доске учительский стул и сел, закинув львиную гриву.

Некоторые из нас, обладавшие хоть какими-нибудь талантами в рисовании, постарались вывести греческий профиль Василия Петровича. Другие с грехом пополам, кое-как нарисовали нос, волосы и уши. А бедняга Японец, не умевший нарисовать даже домик с трубой, из которой клубится дым, пыхтел, пыхтел и начертил, наконец, какую-то картофелину – лицо, сбоку картофелину поменьше – нос и две не похожие одна на другую клюквины – глаза. По странной, как говорится, прихоти случая в этом натюрморте легко можно было узнать Василия Петровича.

Пришло время сдавать работы. Василий Петрович неторопливо собрал их в стопочку и стал проверять.

С одобрением он проглядел рисунки Янкеля, Воробья и Дзе. Усмехаясь и покачивая головой, перелистал несколько неудачных рисунков и вдруг остановился на работе Японца.

Лицо его под звериной гривой побагровело.

– Георгий Еонин! – воскликнул он. – Эта ваша работа?

– Моя, – ответил Японец без особой гордости.

– Прекрасно, – сказал халдей. – Вы будете записаны в «Летопись».

– За что? – закричал Японец.

Халдей не ответил, откинулся на спинку стула и, полузакрыв глаза, окаменел. Постепенно багровая краска его лица перешла в фиолетовую, потом в бледно-розовую, и наконец Василий Петрович успокоился. Успокоились и мы.

Прошло пятнадцать минут, прозвенел звонок, и мы уже забыли о странном обещании Василия Петровича. Но не забыл Японец. Недаром он так горячо ненавидел халдеев. Недаром он разрабатывал целую философскую теорию «о коварстве халдейском».

«Коварство халдеев коварству змеи подобно, – писал он однажды в своем журнале „Вперед“. – Есть змеи безвредные подобно ужу, но нет халдея беззлобного и честного. Поверю охотно, что удав подружился с ягненком, что волки и овцы пасутся в одной Аркадии, но никогда не поверю, чтобы живой халдей жил в мире с живым шкидцем».

И теперь он долго надоедал нам своим ворчанием.

– Запишет, подлец, – говорил он, угрюмо шмыгая носом. – Ей-богу, запишет. Головой ручаюсь, запишет.

– Да брось ты, – сказал Воробей. – Василий Петрович – и вдруг запишет. Мало ли что сгоряча сказал.

– Ясно, что сгоряча!

– Василий Петрович не запишет, – сказал Янкель.

– Василий Петрович добрый, – сказал Горбушка, – он мне три с минусом поставил.

Мы даже не утешали Японца. Настолько нелепыми нам казались его опасения.

Но он не успокоился. Как только выдался удобный случай, он проник в канцелярию и отыскал «Летопись». Вернулся он оттуда красный и возбужденный.

– Добрый?!! – закричал он страшным, плаксивым голосом. – Добрый? Не запишет? Кто сказал: «Не запишет»?

– А что такое? – полюбопытствовали мы.

– Подите посмотрите, – невесело усмехнулся Японец.

Всем классом мы отправились в канцелярию.

Толстая «Летопись» лежала на столе, раскрытая на чистой, только что начатой странице. Наверху, на самом видном месте, красовалось свежее, еще не просохшее замечание:

«Воспитанник Еонин во время урока намалевал отвратительную карикатуру на своего наставника».

От неожиданности мы не могли говорить.

– Черт! – вырвалось наконец у Цыгана. – Ну и тихоня!

– Ну и подлюга! – сказал Джапаридзе.

– Ну и гад! – сказал Янкель.

Японец стоял у дверей и с грустным, страдальческим видом разглядывал грязные ногти.

– Что же это такое, дорогие товарищи? – сказал он, чуть не плача. Разве есть такие законы, чтобы честного человека записывали только за то, что он рисовать не умеет?

– Нет! – закричали мы.

– Нету!

– Нет такого закона!