Владимир Дэс - Мешки в театре

Какой успех.

Облако рассеялось, мешок уволокли за кулисы. Артисты опять начали натыкаться друг на друга, изображать из себя веселых, пляшущих американцев. Выскочили и наши подружки.

Мы им посвистели, они нам помахали.

На этом действие первое закончилось.

Зрители ринулись в туалет.

Женщины выстроились в длинную очередь, мужчины утонули в сигаретном дыму.

Мы, поняв, что антракт пропадает зазря, загрустили.

Засунув руки глубоко в карманы, стали усердно изучать историю театра в фотографиях.

Какие лица, какие актеры. А какие спектакли. Казалось, что вся русская история и вся русская душа прошла по ступеням нашего театра.

Где все это?

Боже мой!

Хотелось плакать.

А теперь вот мешки на сцену кидают, чтобы зрители не уснули.

Туалет опустел.

Буфет зазвенел стаканами. После третьего звонка там уже запели.

В зал никто идти не хотел.

Вдруг кто-то закричал:

– Граждане буфетные зрители, сейчас там, на сцене опять мешок будут кидать, причем говорят в актеров.

Побросав пластмассовые стаканчика, все ринулись в зал.

Актеры, как будто поняв, что кто-то из них будет ухлопан очередным мешком, метались по сцене, как угорелые.

Над сценой послышался какой-то скрипучий звук.

Зал притих.

Актеры замерли, но через секунду завертелись по сцене с еще большей скоростью.

Наши подружки нервно посылали нам прощальные поцелуи.

Скрип повторился.

Напряжение нарастало.

Зал встал.

И, когда уже казалось, что сердца зрителей перестанут биться от ожидания, а актеры умрут от сумасшедшего бега, на сцену рухнул толстый бородатый дядя. Он грузно шлепнулся о деревянный пол.

– А где же мешок? – крикнул какой-то любопытный зритель.

Но вместо ответа бородач, вскочив на ноги, закричал, подняв голову кверху:

– Идиот, мешок… Мешок надо было толкать, а не меня.

Видимо следуя этому мудрому совету, «идиот», сидевший над сценой, толкнул мешок. И тот точно в цель припечатал бородатого к полу.

Серое облако снова окутало сцену.

Зал охнул.

Сцена кипела. В тумане кто-то стонал. Наши подружки визжали.

Когда облако рассеялось, ни мешка, ни бородатого на сцене не было.

– А где же мешок? – опять не выдержал любопытный зритель.

И опять вместо ответа актеры, встав вдоль рампы в шестую позицию, неожиданно стали нам кланяться.

– Шабаш, – поняли мы и дружно закричали. – Браво! Бис!

Зал взорвался овациями.

Актеры выходили раз десять.

На одиннадцатый зрители стали требовать автора и мешок.

Какой-то остряк в перерывах между аплодисментами сумел выкрикнуть:

– Дураки, автор-то – американец! А мешок ходить не умеет!

Тогда стали звать ре-жис-се-ра.

Кричали долго.

Наконец, вышел человек и поднял вверх руку.

Зал потихоньку успокоился.

– Господа, я не режиссер. Режиссер – это тот гений, который сверху свалился, вместо мешка. Поэтому он сейчас немного приболел. Искусство требует жертв, господа. Как выздоровеет, к вам выйдет.

После этих слов он поклонился и ушел за кулисы.

Когда мы покинули театр, было еще не поздно, и мы с другом решили еще раз зайти в рюмочную обсудить наш культурный поход в спокойной несемейной обстановке.

Там мне на ум пришли почему-то опять эти странные строчки о том, что театр – это не зрелище от скуки, а наши глаза и руки.

Я поделился этими строчками с другом, что вот привязались с самого утра, а кто написал, никак не вспомню.

Друг посмотрел на меня. Ткнул вилкой в салат, потом себе в рот. Пожевал и изрек:

– Это, брат, Маяковский.

– Точно! – воскликнул я.

И тут же предложил выпить за Маяковского.

Выпили.

Потом выпили за здоровье главного режиссера театра.

Затем за талант наших знакомых актрис.

Затем за… В общем, хорошо мы сходили в театр.