Илья Лавров - Печаль последней навигации

Рядом, в салоне, кто-то играл на пианино. В большое окно виднелась река, вся в пенистых всплесках, точно из воды выбрасывалось множество рыб. Маленький, затрапезный буксирчик на тросе тащил старую баржонку, битком набитую телятами. Наверное, колхозники поволокли их на мясокомбинат…

Уже кончили завтракать, когда у их столика возник этот будущий капитан.

— Разрешите вашу спутницу пригласить на танец, — обратился он к Гурину. Голос у подошедшего был чистый, легкий, певучий.

Презирая себя за малодушие, Гурин вежливо и даже этак приветливо сказал:

— Пожалуйста!

Он боялся, как бы этот парень не заподозрил его в ревности. Кому хочется быть смешным и жалким?!

Краем глаза Гурин ухватил, как они просияли друг другу улыбками.

Не спеша расплатился и вышел из ресторана. Проходя мимо окон салона, увидел, как они танцуют. Ему показалось, что они так и приникли друг к другу. Гурину стало зябко. Он передернул плечами и поспешил в каюту.

Сунулся на диван, смотрел в окно. На берегу стояли белые свечи берез и серые свечи осин с догорающей желтизной последних листьев…

Так прошел час, другой, третий. Неужели можно столько танцевать? Значит, они где-нибудь на палубе. И все актеры их видят. Гурин не знал, что ему делать.

Он рассеянно листал книгу, а сам смотрел в окошко. Иногда пароход подплывал очень близко к берегу, и тогда взгляд его проникал между стволами далеко вглубь и Гурин видел, что там таилось. И ему хотелось скрыться в этих рыжеватых чащах. С тоскливым недоумением он думал: «Ну, зачем мы, люди, так иногда походя унижаем друг друга, мучаем? Не бережем друг друга?» И он понимал, что ему страшно потерять Тамару…

Наконец Тамара появилась у окна и, как ни в чем не бывало, весело позвала:

— Идем обедать! Ты не скучал без меня, Пушкин? А впрочем, у тебя книги.

— Долго же вы… танцевали, — усмехнулся Гурин.

У обоих все это прозвучало фальшиво.

После обеда Тамара легла спать, и лицо ее во сне улыбалось. Должно быть, ей снилось что-то забавное. Гурин долго и задумчиво следил, как вздрагивают ее длинные, плотные ресницы и уголки слегка накрашенных губ, как бьется на шее лиловатая жилка.

«Не делай больше так. Я ведь тебя люблю, дурочка», — сказал он ей мысленно и отошел к окну.

По серой реке тянулась багровая закатная тропа. Серые тучки были с оранжевой подпалиной. И все наплывали и наплывали острова и протоки, и пески, и островерхие ели. Протащилась старая небольшая самоходка, набитая тюками прессованного сена…

Гурин рвался ко всему этому и знал, что потом, в городе, будет писать стихи о речной осени, о чистейших ветрах, о зовах рыже-синих далей…

После ужина Тамара снова осталась танцевать.

— Ты не сердись, Сергей Семеныч! Ты же знаешь, что твоя женушка любит немного покуролесить, — сказала она ласково и весело и хотела его поцеловать, но он отстранился, и тогда она, смеясь, взъерошила его волосы.

В полночь танцы кончились, а ее все не было и не было. Гурину, порой, чудилось, что он сойдет с ума от тех картин, которые ему представлялись.

И только в два ночи дверь тихонько открылась, впустив в темноту каюты свет из коридора.

— Сережка! Ты дрыхнешь? — ласково спросила Тамара.

Он молчал на своем диванчике, вдавив лицо в подушку, дурно пахнущую «хозяйственным» мылом…

На другую ночь Тамара снова исчезла. Все спали. Растерянный, пораженный Гурин сидел у поручней, дрожа от холода. Ночь была ярко лунная, тихая и студеная-студеная. Поручни затянуло тончайшей пленкой льда, канатные бухты побелели от инея. И луна над стеклянной, без морщин, Обью казалась такой ледяной, что хотелось закричать от ее холода.

«Что это происходит? Как это можно? На моих глазах такое… Я будто для нее и не существую. Хоть бы подумала, каково мне-то!» Он решил поговорить прямо и резко. Тамара явилась на рассвете какая-то ошалевшая, не замечающая никого и ничего. Гурин с яростью сжал кулаки и понял, что разговаривать уже поздно. Он не пошел в каюту…

Все решив для себя, он молчал. Теперь его только терзало то, что все это происходит на глазах труппы.

И этот нелепый кошмар продолжался еще двое суток, пока не приплыли в Александровск. Тамара сошла на берег бледная, с заплаканными, припухшими глазами.

А у Гурина за эти дни все испепелилось в душе, ее выстелила серая зола. Он поселился один в избе рыбака на самом берегу и с нетерпением ждал конца гастролей. А вокруг все молчали, ему же так и мерещились косые взгляды, усмешки, шепотки. И они, конечно, были.