Илья Лавров - Печаль последней навигации

Но — нет! Вон на ивах уцелели два скворечника, и, совсем уж как чудо, Гурин увидел на заколоченном домике двух белых голубей, а на завалинке тощую кошку.

Молодежь подалась из этой глуши к геологам, к нефтяникам, на стройки новых городов, а пожилые перебрались в райцентр.

Нет-нет да и попадались по берегам такие, отжившие свое, человеческие гнездовья. Они почему-то особенно бередили сердце Гурина. Словно он видел брошенной свою родную деревушку. «Отца-то у меня и нет. Никого нет», — мысленно повторил Гурин слова Зои.

Потом уже он узнал от помощника капитана, что была она замужем, да почему-то ушла от мужа. Он плавает механиком на буксире.

Зоя, по виду, совсем девчонка: тоненькая, бледная, веснушчатая. Но Гурин почувствовал в ней сильный и даже, пожалуй, властный характер. Он сказывался в резких, решительных жестах, в холодновато-серых глазах. Должно быть, всякие беды и невзгоды закалили ее. И в то же время пухлые, слегка вывернутые губы, ее нервная порывистость говорили о страстности натуры.

Теплоход спускался в низовье Оби. Гурин стоял в носовой части, курил, смотрел вокруг. Белели далекие пески у подножия желтых тальников, появлялись черные стены сосен, а на фоне их возникали желтые клубы берез. Наверное, пересохшая листва на них звонко трещит под ветром…

Вот она, холодная, осенняя Обь! Печаль последней навигации…

Зоя веревочной шваброй мыла узкий проход между каютами и леерной сеткой. И вдруг остановилась. Из-за острова выплывало несколько барж. Их толкал белый, высокий буксир…

Когда впервые на Оби появились такие буксиры, построенные в Венгрии, на них были установлены хорошие радиопередатчики. Плывут, бывало, новенькие, отличные от всех, красавцы суда и далеко по Оби разносится музыка. За это речники и прозвали их «музыкантами». Потом замученные передатчики вышли из строя и буксиры замолчали.

Тогда, за пеструю окраску, стали звать их «петухами». Но теперь буксиры перекрасили в белое, и они утратили свои прозвища…

Вот сейчас и появился на сверкающей обской глади такой бывший «петух-музыкант». Зоя замерла. В сапожках, в брюках, в красной болоньевой куртке, она походила на мальчишку, чуть сумрачного, упрямого и твердого. Зоя пристально следила за буксиром, пока он не проплыл мимо со своими огромными пустыми баржами. На его палубе никого не было, только в окнах рубки смутно мелькали какие-то фигуры.

«Муж ее там работает», — догадался Гурин.

Осеннее солнце ярко освещало одинокую напряженную фигурку Зои.

«Э-хе-хе… И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет… Ах, молодость, молодость! — усмехнулся Гурин. — Им, молодым, все это кажется страшно важным… Плачут, страдают, бедняги… И из-за чего, спрашивается? Он разлюбил ее… Она разлюбила его… Э-хе-хе… Дуралеи! Вы бы лучше подумали, что жизнь наша короче воробьиного носа. Вот от чего можно сходить с ума».

2

Спал он, как всегда, неважно. И странное приснилось ему сегодня. Приснилась ему предзимняя необитаемая Обь. Безлюдные сырые пляжи со скелетами грибков, с которых уже сняли цветные тенты, еще не убранные дощатые купальни, полуразобранные вышки для ныряния, вытащенные далеко на берег перевернутые лодки и безмолвный затон со стоячей водой, где сгрудились, готовые зимовать, недвижные теплоходы, буксиры, катера, самоходки, «ракеты»… И все это затянуто дымкой дождя…

С каменной тяжестью на душе проснулся Гурин. И решил так, что это ему приснилась его жизнь…

Он вышел на палубу во мрак, в ветер. Плескалась Обь. Пахло вянущими тальниками. Было глухо, безлюдно. Никто уже не ночует на островах, не пылают на них костры. Продутые ветрами, обнаженные — они бесприютны. Далеко светятся красные фонарики бакенов, тревожно предупреждают о чем-то. Все уже спали, кроме помощника капитана в темной рубке за штурвалом. Но нет, на корме чьи-то приглушенные голоса, шаги, смех, какая-то возня.

— Отстань! Или я ударю, — это сердитый голос Зои.

— Да что ты, Зоенька! Милая моя девчонка. Я же при виде тебя схожу с ума. — Это уже ласковый голос Николая.

«Вон оно что!» — Гурин улыбнулся.

— А ты не сходи.

— А я уже сошел!

— Лечись.

— Вылечи!

Опять возня, шепот, звук поцелуя, а затем быстрый топот сапог по металлической палубе. Мимо Гурина пробежала Зоя, распахнула дверь, застучала каблуками по железной крутой лесенке вниз, к своей каюте.

Николай тарахтел спичками на корме, кашлял; наконец, другой стороной, прошел в рубку.

Ушел в каюту и Гурин. Но спал он недолго, и рассвет встретил на палубе. В легком туманце он видел протоки, острова, а на берегах темные сосны, с желтыми прядями берез. И он вдруг почувствовал себя вроде бы счастливым.