Иероним Ясинский - Начистоту

– Сергеев в городе?

– В городе. И даже у меня. Он у меня в гостях.

– Брат успел перевести всё на деньги, – сказал Шумейко гробовым голосом, – и завещал нотариальным актом, совершённым ещё за несколько месяцев до смерти, весь капитал Сергееву. Брат разорил меня.

Он поник головой.

Степан Фёдорович от изумления раскрыл рот. Завистливое чувство сжало его грудь.

– Неужели?.. Грабёж! – горячо заявил он.

– Грабёж, – мрачно прошептал Шумейко.

«Ах Митя, – думал Степан Фёдорович, – а меня забыл!»

– Тысяч сто? – спросил он.

– Без малого.

– Вот неожиданность!

– Да, – продолжал Шумейко. – Признаюсь, к мысли о потере брата я уж привык…

Он остановился.

– Конечно, мне жаль брата…

– Потеря тяжёлая, – заметил адвокат.

– Да… И, конечно, воля брата священна…

– Тем более, – подхватил Степан Фёдорович, – что облечена в законные формы…

– Гм!.. Но, однако же… Признаюсь, Степан Фёдорович, мне эти законные формы…

Он повертел пальцами в воздухе.

– Неужели деньги пропадут? – спросил он.

– При законности форм… да!

– Но ведь это мои деньги? Я почти чувствую, как они лежат у меня здесь, в этом кармане!..

Шумейко горячился.

– Может быть, – посоветовал адвокат, склонив на плечо голову, – ты вступил бы в сделку? Сергеев, пожалуй, ещё ничего не знает…

– Пожалуй…

– Что ж?

– Позови его!

Степан Фёдорович позвал Сергеева. Выслушав их, Сергеев пришёл в такое волнение, что долго не мог сказать ни слова. Наконец, он произнёс, заикаясь и ожесточённо комкая другой угол своего воротничка:

– Я о завещании давно знаю… Только не мне деньги… И никому отдать их по своей воле я не могу… И делиться ими не могу… Хоть, может, мне тоже хотелось бы жить в таких кабинетах… Я не подлец, милостивые государи!

Шумейко и адвокат переглянулись.

– Ах, вот что! – пропел Шумейко. – Ну, это другое дело. Простите, г-н Сергеев. Я не знал, что здесь – принцип…

Он насмешливо поклонился ему, слегка качнувшись всем телом, заложив руки за спину. Сергеев ушёл.

– Дело дрянь, – сказал адвокат.

– Нет, не дрянь! – возразил Шумейко, и морщины возле его глаз и на лбу разгладились, и лицо просияло. – На этой почве можно стоять. В крайнем случае и ему ни копейки не достанется. А тебе скажу, дорогой Степан Фёдорович, что напрасно ты поддерживаешь знакомство с такими чудаками как Сергеев. Все эти старые связи, – прибавил он, сострадательно улыбаясь, – следует порвать.

– Да, да! Сам знаю.

– То-то? И порвать как можно скорее. Теперь до свидания. Мне нужно ковать железо… Извини, что отвлёк тебя от священных обязанностей хозяина… Поклонись Кромскому.

Степан Фёдорович, со свечкой в руке, проводил его до крыльца.

Когда Степан Фёдорович появился в гостиной, все бросились к нему.

– Ну, что, как? О наследстве?

– Много?

– Он теперь дела свои поправит…

– Ого!

Степан Фёдорович сдержанно улыбался.

– Поклонился тебе, – шепнул он Кромскому.

Кромский мотнул головой.

– Есть, брат, страсть хочется! – заявил он, морщась.

Степан Фёдорович приотворил дверь в соседнюю комнату и просунул туда голову.

– Скоро, Марья Ивановна?

– Приглашайте, коли не терпится! – весело отвечала Марья Ивановна.

Двери распахнулись. Глазам гостей представилась привлекательная картина. Огромный стол был накрыт новой скатертью. В бронзовых канделябрах горели пуки свеч. Рюмки и стаканы сверкали в волне яркого света. Бутылки были расставлены группами, между судками, букетами цветов и пирамидами груш, яблок и винограда.

– Прошу, господа! – с гордостью произнёс Степан Фёдорович.

Гости шумно сели. Марья Ивановна должна была занять место хозяйки. Возле неё расположились Степан Фёдорович и Кромский. В самом конце стола сел Сергеев. Марья Ивановна чувствовала, как жирное колено Кромского прикасалось к её колену. Степан Фёдорович постоянно подливал ей вина. Она храбро пила, и всё смеялась. Тараканов говорил о Спенсере и Дарвине. Поленов одобрительно кивал головой. К концу ужина весёлость стала преобладающей чертой характера гостей. Хохот не смолкал.

– Дай девочке ещё вина! – говорил Кромский Степану Фёдоровичу. – Пусть девочка напьётся!

Понизив голос, он прибавил:

– А потом я девочку домой подвезу… А?.. Пьяненькую? А?

Марья Ивановна краснела и, поднося к губам бокал, влюблённо смотрела на Степана Фёдоровича. Он шептал коснеющим от страсти и вина языком:

– Нет, ты ведь моя и ничья больше?