Сергей Михеенков - Обратная сторона радуги

— Кидай их тут, окаянных, — сказала бригадирка и, не дожидаясь его, взяла трое вил с одного плеча, перекинула их через высокий штакетник; вилы звякнули и легко вошли в землю, отволгнувшую от выпавшей за ночь росы. — Все жилы за день вытянули.

То же самое он сделал с остальными.

— Галя.

— Что, ма?

Мать немного помолчала, видно, подбирала слова.

— Угости парня молоком.

— Нет-нет, что вы! Спасибо!

— Проходи, проходи, чего уж... Где смелый... Галя! Кружка большая под марлей!

— Найду!

Галя еще раз взглянула на него, словно сказала: «Ну, пойдем, что ли?» — повернулась и стала молча подниматься на крыльцо. Вадим шел следом. Ее платок бледным пятном, словно какой-то неведомый знак, маячил на черном фоне бревенчатой стены. Они поднялись на крыльцо, и Галя отворила дверь, которая при этом тягуче заскрипела и ударилась обо что-то железное. Он шагнул вслед за ней в прохладную черноту сенцев, будто в черный омут, и, перешагнув порог, коснулся плечом ее плеча; он почувствовал, как неслышные воды захлестнули его, сомкнулись над головой, как они затем беспрепятственно проникли в самую душу и объяли ее.

— Я сейчас. Подождите. — Она сказала это торопко, испуганно, она почти вскрикнула, и Вадим вздрогнул.

Скрипнула и замерла под ногой половица, Вадим стоял, замерев, и ждал ее прикосновения или слов.

— Ты где? Эй? — позвала она, и по интонации, с которой были сказаны эти слова, он понял, что она улыбается. — Ну, что молчишь?

— Я здесь.

— Где? — шепотом повторила она.

Он понимал, что сейчас ему нужно найти ее руку, пожать ее, сказать что-нибудь хорошее, пока они одни и пока она ждет. Но он лишь переступил с ноги на ногу и, сглотнув слюну, подступившую к горлу, тоже шепотом ответил:

— Здесь.

Она дотронулась до его плеча, он поймал ее руку и хотел поцеловать горячие быстрые пальцы, пахнущие сеном и молоком, но она отдернула их и сказала:

— Держи кружку. Ну? А то разольешь. — И засмеялась тихо, словно про себя.

Вадим взял кружку, снова, теперь уже нечаянно коснувшись ее руки, и слепая горячая волна опять захлестнула его.

— Ну вот, — сказала она, смеясь, — теперь пей. Вкусное?

— Вкусное.

— Хочешь еще?

— Хочу.

— Давай налью. А вам, что там, в отряде, не дают молока?

— Дают. Только оно из молокопровода.

— Ночкино лучше. Ведь лучше, правда?

— Лучше. — Он вытер губы. — А ты сама почему не пьешь?

— Я потом. Кружка ведь одна.

— Давай из одной, по очереди.

— Ладно, пей один. Я не очень-то и люблю его. Особенно парное. — Она говорила еще что-то и еще, и в голосе ее слышалась нежность, и именно поэтому он не осмеливался даже поднять свободную руку и коснуться ее щеки или волос.

Стукнула калитка, и на крыльце послышались шаги.

— Это мама, — шепнула она, провела ладонью по его плечу и вздохнула.

Вошла мать, поставила что-то возле порога и прислушалась.

— А вы что это в темноте-то? — спросила погодя.

Она стояла в дверном проеме, едва синевшем в темноте. Они ее видели, а она их нет. Она лишь слышала их дыхание. Они молчали, словно застигнутые врасплох.

— Или так молоко слаще? — снова сказала, не выдержав их молчания; это походило уже на сговор и не просто настораживало, а пугало мать.

— Слаще, да, — обиделась Галя.

— То-то, вижу, как возле меда вьетесь. — И вздохнула.

— Спасибо за молоко. — Он протянул Гале пустую кружку, и снова они соприкоснулись руками. — Мне пора. Спасибо. Извините...

Мать щелкнула выключателем и прошла мимо них, даже не взглянув на дочь, но возле двери, неумело обитой войлоком, остановилась. Вспыхнувший свет ослепил Галю и Вадима и выхватил из темноты горбатую, лопнувшую вдоль лавку, застеленную полиэтиленовой пленкой, ряд белых банок на ней, накрытых марлей, зеленое эмалированное ведро, висевшее на медной цепочке, несколько разнокалиберных чугунков внизу возле маленькой двери в чулан, стену, такую же темную и растрескавшуюся, как и горбатая лавка, белесую паклю, в некоторых местах вывалившуюся из рассохшихся пазов и свисавшую вниз будто обрывки изъеденной мышами веревки, косу на свежем еловом косье и такие же новенькие грабли в дальнем углу.

— Да уж зашел бы. — Мать засунула руки под фартук и усмехнулась. — Небось не хочется уходить-то?

— Извините, но у нас распорядок... дисциплина...

— Что ж вы в армии, что ли?

— Да, это, пожалуй, немного похоже именно на армию. Поэтому и называемся мы бойцами студенческого строительного отряда.

— Да уж по всему видать — боец.