Алекс Перес - Мародеры

И мы погнали.

— На трассу, — сказал Дэнни. — И на юг.

Я тронулся, давя оставленные ураганом обломки, но на улице сразу притормозил. Огляделся и впервые с бог знает каких давних пор не увидел переполненных мусорных баков. Колдобины на мостовой скрывала стоячая вода. Я не увидел и красной мини-юбки Тэмми на углу, потому что Тэмми, в первый раз с середины девяностых, не смогла добраться до своего обычного поста. Я посмотрел на лужайку своей сестры, по которой, как ни удивительно, не бегали мои племянники и племянницы в грязных подгузниках, все сплошь безотцовщина, вопя на проезжающие машины: «Папа, папа, папа!» Благодаря отключению электричества произошло невозможное: я спокойно миновал свой дом, где сейчас, наверное, молилась моя мать.

— Сайонара, — сказал Дэнни.

Я помахал на прощанье своей малой родине и как раз в этот миг увидел первый огонек. Он был впереди и парил низко над землей, как маленький НЛО, а потом к нему присоединился еще один и еще, не дав мне времени сообразить, что за ерунда там творится. Вскоре их, попеременно мигающих, стало уже штук десять-двенадцать.

— Дэнни, — сказал я.

— По хер, — сказал он. — Езжай.

Я поехал — все равно они были уже близко, — а когда мы подкатили к знаку «стоп», несколько огоньков исчезли. Потом еще несколько. Я сбавил скорость, озадаченный, и сказал:

— Не пойму.

— Огоньки, и все, — сказал он. — Хочешь, я поведу.

Когда я нажал на газ, пропала еще горсть огоньков. Я взялся за руль обеими руками и погнал «короллу» вперед так, как еще не гонял, приняв первое за вечер настоящее решение. Она слегка посопротивлялась, но через минуту набрала ход, а когда ветер задул в открытые окна и ударил мне в нос, я взбодрился. Я вдохнул полной грудью — раз, потом еще. Дэнни хлопнул по приборной доске, точно «королла» была лошадью, и завопил:

— Давай, блядюга!

А потом наступила тьма. Мигающие огоньки исчезли, и я по-прежнему ехал быстро, дожидаясь, когда впереди появится знакомый знак «стоп». Я включил дальний свет — и тут они откликнулись. Все огоньки разом вспыхнули снова и ослепили меня.

— Не тормози, — сказал Дэнни. — Они нарочно.

— Я ничего не вижу.

Я остановился метрах в пяти от знака, и они появились — выскочили из-за машин и стали колошматить по капоту. Те, что помладше, пытались влезть в салон, но я запер дверцы и врубил гудок. Скоро перед «короллой» встал вожак, тощий мальчишка, и скрестил руки на груди. Потом направил на нас мощный фонарь и сказал:

— Плати.

Я потушил свет, и они тоже.

— А ну валите, — сказал Дэнни. — К себе на помойку, куличики лепить.

— Свет! — взвизгнул вожак.

Нас ослепили снова. Потом они принялись раскачивать машину, хохоча, как психи, и вопя: «Плати!»

— Ладно, — сказал я. — Поговорим.

Вожак отогнал мелкоту и нагнулся к моему окошку. Он держал зажженный фонарь под подбородком, и по его лицу, гладкому и безволосому, было видно, что это пацан лет двенадцати, один из тех, что весь день сидят дома.

— Мне насрать, сколько тебе лет, — сказал Дэнни. — Урою и тебя, и весь твой детский сад.

— Двести, — сказал он, дыша на меня. Я чуял запах спиртного. — Или разнесем тачку.

— Пошел ты, — сказал Дэнни. — Я вылезаю.

Он попробовал открыть дверцу, но половина шайки тут же навалилась на нее снаружи и заорала: «Плати!»

— Плати, — сказал вожак. — А то разнесем.

Он посветил на своих ребят фонарем. Все они улыбались — фонарик в одной руке и инструмент по выбору в другой. У кого вилка, у кого ножницы. Два толстых малыша разделили пополам «сникерс» и грызли его, позабыв о бейсбольных битах, которые держали в другой руке. Ребята постарше — их было девять или десять — серьезнели, встречаясь со мной глазами, и поднимали вверх складные ножи.

— Свет, — сказал вожак.

Я прикрыл глаза, ослепленный, и сказал:

— Шли бы вы отсюда.

— Когда заплатишь.

И тут краем глаза я увидел, как Дэнни поднял рубашку и вытащил из-за пояса пистолет.

— Ладно, — сказал Дэнни. — У меня для вас гостинчик.

— Вали, — сказал я вожаку, и по его сигналу шайка рассыпалась.

— Щенок! — крикнул Дэнни.

Я дал газу и выехал из квартала, гадая, где этот чертов Дэнни раздобыл пушку.

— Значит, так, — сказал я.

— Значит, так.

Мы были на шоссе одни, как будто весь город принадлежал нам. Темнота смыла его весь, кроме нас, и мы мчались в нашей раздолбанной «королле» с опущенными окнами, дивясь на окружающее ничто. Мы не видели бедных районов — должно быть, в них элек тричество пропало раньше, чем во всех остальных, но это было неважно, потому что вся богатая сволочь тоже сгинула вместе со своими хоромами. Все напоминания о моей прошлой жизни, о том, откуда я взялся, исчезли, и я думал: нет больше холеных белокожих парней, которые проносятся мимо в спортивных автомобилях. Нет больше издевательских плакатов, напоминающих мне о том, что я не могу купить. Нет кубинцев. Нет доминиканцев. Нет гаитян. Нет белых. Нет черных. Нет мексиканцев. Нет людей. Нет Майами.