Линор Горалик: Без присмотра

Оказалось, что, во-первых, Меньшикова все еще нет дома, а во-вторых — красивое тихое пение все еще продолжается. Котя заглянул под кровать и увидел там трех мышей, которые сидели вокруг огрызка бублика, потерянного младшим лейтенантом Меньшиковым во время просмотра футбольного матча Россия-Испания в прошлую пятницу. Мыши теплили свечечку и пели «Таганку», и именно от их свечечки у Коти была такая нагретая кровать, в которой ему так хорошо спалось. Котя никогда раньше мышей не видел и несколько остолбенел, но мыши очень извинились и сказали, что они в их с Меньшиковым квартире, если можно, только до утра и посидят, а потом пойдут дальше, а то снаружи массовые гуляния и они боятся, что их затопчут. Эти мыши были паломники из Астрахани, они выращивали там мини-арбузы на протяжении многих поколений. Но в последнее время в Астрахань, так эти мыши сказали, повалило страшное количество столичных доброхотов, уверенных, что у России собственный путь, непременно лежащий через сельское хозяйство. Эти ублюдки сами ничего делать не умеют, развалили все, бахча не родит, и теперь настоящие арбузные мыши идут из Астрахани в Москву, потому что тут мыши живут по тюрьмам и страшно на своих песнях наживаются благодаря перекупщикам с радио «Шансон». Эти мыши у Коти под кроватью шли к родственникам в Матросскую тишину и надеялись успеть до Нового года, но застряли, и вот — приползли по батареям пересидеть ночь.

Котя видел, что мыши ужасно смущены, и, конечно, не собирался выгнать троих малюток в новогоднюю ночь на мороз, это ж верная смерть, лучше в полынье утопиться. Он сказал, что очень даже рад гостям. Мыши сказали, что он первый в Москве добрый человек, которого они встретили, и что завтра они тронутся в путь, хотя самое главное, что их мучает, — это непонятка, как попасть в тюрьму. Они, сказали мыши, специально совершили несколько преступлений на территории парка Сокольники, но преступления у них все получались какие-то мелкие. И тогда Котя сказал, что в новогоднюю ночь надо делать добрые дела, поэтому он сейчас наденет рубашку, куртку, шапку, носки и зимние ботинки, посадит мышей к себе в карманы, а трусы и штаны надевать не будет. И так, сказал Котя, он выйдет на праздничную улицу, под снег и треск хлопушек и фейерверков, притворится пьяным, и его вместе с мышами непременно заберут в тюрьму. К этому времени придет домой его друг младший лейтенант Меньшиков, забеспокоится, позвонит в милицию, найдет Котю и заберет прежде, чем Котя превратится в собаку. Мыши, конечно, начали страшно стесняться и очень Котю отговаривать от таких хлопот, но у Коти были свои отношения с новогодней ночью. Он надел на себя все, кроме трусов и штанов, посадил в карманы мышей, вышел наружу и через полчаса уже был в вытрезвителе, причем отлично успел отпустить мышей прежде, чем его заботливо приодели. Он не учел только того факта, что его друг младший лейтенант Меньшиков в этот момент под крики радующейся толпы говорил Алексею, что он, Алексей, — любовь всей его жизни, и что для Меньшикова с Алексеем жизнь с этого момента начинается совершенно новая, и что Меньшиков вот-вот будет пытаться звонить ему, Коте, из автомата, потом с вокзала, потом из поезда, но дозвонится уже только из Астрахани два дня спустя.

А пока Котя стоял посреди вытрезвителя в казенных штанах и знакомился с двумя людьми, одним из которых был Сергей, а вторым был волосатый мужик в серой рубахе. Сергей, который тогда работал психиатром, уже пятнадцать минут мучился ощущением, что где-то мужика в серой рубахе видел; ему показалось, что во время суда над Татьяной, но при каких обстоятельствах — непонятно. Сергей решил, что это может быть кто-то из бывших пациентов, и на всякий случай сказал, что его зовут Паша. Коте тоже показалось, что он этого мужика уже видел, но Котя, в отличие от «Паши», отлично помнил, где именно: возле полыньи, год назад, а зачем этот мужик там был — непонятно. Коте скрывать было нечего, поэтому он сказал, что его зовут Котя, а волосатый мужик в серой рубахе сначала ничего не сказал, потому что был, наверное, ужасно похмельный — все время держался за голову и стонал, а потом вдруг поднял голову и сказал:

— Сейчас я вам Все Объясню.

И тут он Коте и «Паше» действительно Все Объяснил. Он сказал:

— Весь год, весь год от зари до зари я пашу, как больная белочка. И только двадцать четвертого декабря, накануне моего дня рождения, я позволяю себе уйти от всех дел и отдохнуть. Может быть, даже прилечь дней на пять-семь и посмотреть на все, сделанное мною, и Увидеть, Что Это Хорошо. Так что же вы, уроды, начинаете сразу то щенков топить, то в полынью бросаться, то по улице бегать без штанов, то резать кого попало, то слушать радио «Шансон», а то и еще делать чего похуже?! И даже не говорите мне: «Предпраздничная депрессия! Предпраздничная депрессия!» Потому что это никакая не предпраздничная депрессия, а ужасное свинство по отношению ко мне.