Он был прав. Ее семья, хотя и крайне неохотно, могла бы помочь. Но их с Яном гордость никогда не позволит им жить на деньги ненавистной ей семьи. У нее мелькнула и более страшная мысль: а хочет ли он вообще жениться? Он никогда не рассуждал об обустройстве домашнего очага, о будущей семье… Он лишь признавался в любви, да и то нечасто. Может, нынешнее положение вещей устраивает его? Не раздражает ли его ее настойчивость?
— Извини, дорогая. — Ян с силой сжал ей руку. — Мы поженимся, как только сможем, сама знаешь.
Она уронила голову ему на плечо и разрыдалась.
— Лиз, любимая, не плачь, ты же никогда не плакала…
И все приходилось скрывать от матери, которая давно уже отказалась от мысли повлиять на нее, бесконечно напоминая о бедности Яна, о пьянстве его давно умершего отца… Но, пока жива, она будет противиться их отношениям. В дни золотого шара эта бесконечная война не слишком задевала Элизабет, но позже стала раздражать все больше и больше. Мать критиковала ее внешность, подразумевая, что в этом тоже виноват Ян. Волосы у нее слишком прямые, джинсы «не такие», шорты слишком короткие. А мотоцикл был столь ужасен, что одно упоминание о нем бросало мать в дрожь. «Ты забываешь о своем здоровье, дорогая. Ты выглядишь такой измученной!»
И мать была по-своему права. Элизабет действительно устала, устала страшно, но не потому, что много работала, а от неизвестности.
Однажды мать спросила без обиняков:
— Элизабет, ты хочешь выйти замуж за этого молодого человека?
Прозвучавшая в вопросе надменность обидела ее, и она уточнила:
— Ты хочешь знать, намерен ли Ян жениться на мне? Да, намерен.
Сочувственно-заговорщически, словно она была на стороне дочери, мать сказала:
— Знаешь, дорогая, ты еще слишком молода, и отец никогда не позволит тебе выйти замуж за человека, который не сможет тебя содержать.
— То есть, не сможет обеспечить мне ту жизнь, к которой я привыкла? Я знаю. Но мне скоро исполнится двадцать один… И отец разрешит, если ты его попросишь.
— Я уже говорила с ним. Он со мной согласен.
— Так значит это не его, а твоя идея? Почему бы ему самому не сказать мне, что он против? — Ответ она знала заранее. Безразличие отца глубоко обидело ее. — Ему на меня наплевать! Я не виновата, что родилась девчонкой! Это ваша вина!
— Элизабет, пожалуйста… — мать прикрыла глаза рукой.
— Извини, — сухо бросила она.
При чем тут мнение отца, если она почти не видела его? Лишь изредка выглядывал он из-за своей газеты, безразличный ко всему пожилой человек, случайно оказавшийся ее родственником.
— Отец никогда не обращал на меня внимания, — продолжила она уже спокойнее. — Почему же он решил вмешаться сейчас?
— По крайней мере он содержит тебя и оплачивает твою учебу в университете.
«Где я встретила Яна», — подумала она и улыбнулась, но улыбка сразу исчезла, потому что мать сказала:
— Он считает, что тебя нельзя выдавать замуж за человека с доходом менее тысячи фунтов в год.
Элизабет почувствовала острый приступ любви и верности Яну, его единственному костюму, фланелевым брюкам в пятнах, спортивной куртке, его убогой комнате, «железному коню», потертым воротничкам, крысам — всему, что так отличало его от этой семьи.
— Какая ерунда! — рассмеялась она и вышла из комнаты.
Она передала этот разговор Яну, надеясь, что он тоже посмеется, но он только коротко бросил:
— Я так и знал.
— Что ты имеешь в виду?
— Но это же очевидно. Твои родители ждут от будущего зятя не только ума. Наука привлекательна, но не приносит дохода. К тому же мужчина женится и на семье невесты… А семьями я сыт по горло.
Эти слова пробудили ее былую тревогу.
— Ян, ты не собираешься… — она никак не могла закончить.
— Что?
— Сдаваться.
— Что значит «сдаваться»? Все же ясно, Лиз. Будь я даже миллионером, твои родители все равно были бы недовольны.
— Мало ли…
— Как я уже говорил, я могу лишь откладывать то немногое, что может быть отложено. И мы поженимся, как только сможем.
Так это и продолжалось. Снова и снова повторялись те же слова: брак, откладывать, семья, откладывать, семья, брак… И среди этих унылых слов внезапно вспыхнуло и засверкало новое: Джоанна. Она умерла во сне. Невероятно, но ее суровая старая тетушка была мертва. Элизабет испытала чувство огромной потери: из жизни ушел единственный член «семьи», который ей нравился.
Гроб, заваленный цветами, которые так любила старая леди, вынесли, и «семья» осталась в гостиной, уставленной множеством безделушек. Судя по всему, тетя Джоанна была очень одинока. Элизабет отчаянно хотелось плакать, но она не могла. Да и не стала бы, так как Линет — которую Джоанна презирала, и которая ненавидела тетушку — горестно выла, как побитая собака. А мать говорила:
Читать дальше