Андрей Радзиевский - Ягоды желаний

Полуостров в багете иллюминатора неприветлив и тревожен. На вираже за чернильными силуэтами Крымских гор Черное море дышит холодом смерти. Жидкая, зыбкая, в последних бликах заката братская могила. По приезду, как ритуал, всегда бежал окунуться, сейчас при одной мысли об этом становится не по себе, и почему-то хочется верить, что никто не в силах плескаться сейчас в этом море, и золотые пляжи по всему побережью пусты и скорбны.

Симферополь бьет в глотку дурманом кипарисов и тополей. Вырываюсь из его татарских переулков на шабашном лихаче, сторговавшись на полусотенном билете. Дорога настолько знакома, что каждым своим поворотом, подъемом и спуском убаюкала тут же. Очнулся, когда с разрешения опустевших улиц ворвались на полном ходу в город, и водитель, заботливо молчавший всю дорогу, громко спросил:

– Тебе куда, Капитан?

Продирая глаза, изумленно кручу головой, спросонья не поняв сразу, как очутился так быстро под севастопольскими фонарями и откуда он знает, что я Капитан? Таксистский жаргон?

– В Херсонес.

Вот так, коротко, как пароль самому себе, и знакомое волнение клокочет. Собора в темноте не видно, но в приоткрытое окно ворвался его руинный дух. Замельтешили пики музейной ограды, пронзительно и мерзко скрипнули тормоза. Прибыл! Здесь говорят: за полночь еще не вечер, но у центральных ворот ни души. Воздух после быстрой езды кажется густым и тяжелым, чуть колыхнулся волной от укатившей машины и упруго встал на место. Кованая калитка что-то предостерегающе проворчала. Сворачиваю влево, к отделам музея, на узкую аллею, увитую арками хмеля. Мои шаги так звучны, что сердце замирает, испуганное одиночеством их гула, даже сверчков не слышно. В монастырском дворике молчит фонтан, чуть выступают из траурного бархата деревьев белые колонны в периметре, второй этаж средневекового отдела тлеет сине-желтыми витражами. Все как всегда, только на лавочках, что обрамляют с двух сторон этот райский уголок, никого – и это более чем странно. Хочется сесть, перекурить, восстановить неизвестно отчего позабытую традицию, но погоняемый паническим беспокойством, что мир перевернулся и в этот раз никто не прилетел, не приехал, не пришел, ускоряю шаг к родным пенатам. Бог с ним, уснул музей, но наш монастырь не мог уснуть! Над Херсонесом, несмотря на начавшийся сентябрь, еще летние ночи, и этим все сказано!

Жадно глотаю глазами издалека желтый свет в окнах отдела и темные фигуры у сараев, приспособленных под ночлег, облегченно выдыхаю сомнения: «Здесь, голубчики! Собрались, съехались…». Неожиданно осадил голос Шефа:

– Стой, кто идет?

Шеф он и есть, шеф команды аквалангистов Северодвинского клуба «Пингвин», и я, ухмыляясь про себя: «Хм, вот и пингвины прилетели на юг кости погреть», – отвечаю, как принято:

– Красная Армия к мальчишам на подмогу!

– Вот тебе на! Капитан собственной персоной!

А сиповатый голос Сергеича, начальника всего этого доброго безобразия под таинственным для непосвященных названием «Отдел Гераклейские клеры», с напускной суровостью проворчал откуда-то сбоку:

– Опять дезертировал с восточных рубежей нашей Родины! А кто нас от супостатов защищать будет?

Жив Херсонес, жив! Мы садимся тут же, под сводами звездной ночи, разливаем по стаканам да по железным кружкам корабельный спирт тихоокеанского розлива и для острастки его удушающей крепости разбавляем холодной водой из садового крана поблизости. На звон стаканов силуэтами сбредаются те, кому не спится и неймется. Каждый выдыхает как заговор перед глотком: «С прибытием!».

Так обычно и текут херсонесские ночи, отдавая дань за ранние подъемы да за рабский труд дневной. Во всплесках радостных встреч прибывших невесть откуда, во вздохах проводов убывающих невесть доколь. В ночных купаниях да гулянию по городищу. Текут и вином, и зельем покрепче, а нет – так просто чайком, так как питие здесь есть антураж и не более. Легкий ужин может перерасти в великое застолье до утра, а то и с продолжением до следующего, но, конечно, с перерывом на работы. Все это, как в том анекдоте, называется – экспедиция, и не какая-нибудь, а археологическая. В этот раз мое появление совпало с громким эхом трагедии, и оно так оглушило, что даже разогретые спиртом тела прохватывает легким ознобом. Ни у кого не возникает желания перебраться в дом, сдвинуть столы и пуститься в шумные оргии. Сегодня в нем было не до веселья, а то, что было, еще не выветрилось ни из стен, ни из сознания: