Джулиан Хитч - Отныне и никогда

Снова сигналит, чуть ли не вдавливая кнопку на руле, чтобы серый «форд» перед ним ехал быстрее. Он наконец проезжает место аварии. Бросает взгляд направо и замечает разбитый автомобиль. На лобовом стекле виднеются красные разводы и пряди волос, на капоте – пара царапин, а под бампером лежит искорёженный велосипед. И вместо сожаления или скорби – очередное раздражение, сводящее с ума. В его сторону поворачивается полицейский. Юан узнаёт в нём Эстера, с которым они учились в школе и который не терял возможности каждый раз вывести его из себя своими шутками. Он кивает Юану и отворачивается, снова что-то фиксируя в протоколе, как будто их прошлого не было, а есть только сейчас, где каждый занимает своё место.

Юан жмёт на газ. Боится оставаться рядом с местом аварии дольше, чем необходимо. Захочется выйти из машины и тогда его раздражение выльется на Эстера как в старые добрые времена. Проехав с милю, снова прикладывается к бутылке, уже не ощущая настоящего вкуса алкоголя, рот как будто наполняется кровью и желчью. Хочет он того или нет, но у него с этим городом свои нестираемые ассоциации.

Вспоминает, как постоянно слышал, что многие, не стесняясь, хвалили мать за терпение. Люди никак не могли понять, как у Афри, Кристал и её дочери Илэйн хватает выдержки долго находиться рядом с Юаном. Собственно, он тоже этого не понимал. Не знал, кого они видели за его тёмными сторонами. Ничего не изменилось и сейчас – он не превратился чудесным образом из мудака в принца.

В Нейпервилле было сложно затеряться, потому что тебя все знали, если не в лицо, так по слухам. В Финиксе же привыкли к эгоизму, беспорядочному сексу, выпивке и табаку – то, чего так хотел Юан. Свободы. Все хотят всего и побольше. Он уехал в Финикс под осуждающие взгляды, что на учёбу, что после похорон. Только кинули последнюю горсть земли на гроб, а его уже и след простыл. Никто не понимал того, что он по-настоящему любил маму и просто не мог находиться в месте, где буквально всё о ней напоминало. И пусть уподобился отцу, предал память о ней. Зато он смог жить спокойно и не страдать триста шестьдесят пять дней в году. Страдать приходится лишь во время ежегодных визитов.

Стоит проехать мимо таблички «Добро пожаловать в Нейпервилл», и сила воли даёт трещину. Юан вспоминает детство, подростковый возраст, юность и многочисленные посиделки, от которых было не отвертеться – Афри умела уговаривать. На них были Юан, Афри, Кристал и крошка Илэйн. Но он взрослел, и уже не хотелось возиться с вечно сопливой и желающей пообниматься девчонкой. Поэтому он стал избегать их компании, прикрываясь учёбой, подработкой, девушкой, поступлением – да чем угодно, сознательно отстраняясь от них. Единственного оплота, который готов был бы его прикрыть, несмотря ни на что. Уже тогда он понимал: нужно быть жёстким. Жизнь обязательно поставит тебе подножку, стоит поверить в счастье. Лучше ползать где-то на дне и знать, что уже никуда не денешься – тут всё крепко, почти непробиваемо, а свет наверху… Кому он нужен?

Юан едет по сырому, раскатанному снегу, и волна гнева поднимается всё выше и выше. Останавливается у кладбища, но ещё долго сидит с открытой дверью и выпускает дым наружу. В конце концов, снова привыкает к тому, что тут холодно и он мёрзнет в твидовом пальто. А ещё снежно, отчего сигарета мокнет и её вкус портится. Впрочем, как обычно.

Выходит из машины, старается встать на более-менее сухие участки и миновать кашеобразные лужи. У ворот кладбища ботинки всё-таки предательски намокают, а два букета в руках постепенно теряют свою изысканность из-за слишком крепкой хватки. Он помнит, где находятся могилы. Проходит всего десять минут, прежде чем он оказывается неподалёку от группы людей, стоящих у двух памятников. Они по очереди кладут цветы и о чём-то негромко переговариваются. Юан садится на сырую землю, словно терять уже нечего. В тени от дерева и высокого гранитного камня ждёт, когда они уйдут, чтобы побыть в тишине. Остаться с мамой наедине, представить, что она где-то рядом, живая, а пустого гроба он никогда не видел.

Его волосы становятся сырыми от тающего на макушке снега. Мокрые пряди свисают на лицо. Люди отходят от могилы, и остаётся только одна фигура. К нему боком стоит девушка. Юан разглядывает знакомые волнистые светлые волосы, пухлые губы и большие глаза. Она всё такая же миниатюрная и хрупкая, как и в том году, как и в любой другой – Илэйн Милн словно не подвластна времени. Её губы шевелятся: она что-то рассказывает маме, всплёскивая руками и иногда улыбаясь. Да так, словно разговаривает с живым человеком, и ей отвечают. Юан завидует этой двадцатилетней девушке – она всю свою жизнь была сокровищем, ярким лучом для других. Для него же она была угловатой девчонкой, которая пыталась добиться его улыбки; той, кто угощала лимонадом в летнюю жару; той, кто передавала что-то Афри в её отсутствие. В такие моменты Илэйн по-хозяйски заходила в их дом, оставляла вещи на рабочем столе – знала, что и куда положить, в отличие от Юана. Илэйн сама наливала себе чай, не спрашивая разрешения, и, вообще, чувствовала себя как дома. Юана забавляла её непосредственность, даже когда он слал её и кричал «проваливай уже, мелкотня». И она вечно не хотела придавать значения тому, что он пытался от неё отделаться, да поскорее. С ней это не работало – Илэйн просто попросила у Афри ключ от дома и заходила, когда ей заблагорассудится.