Алсу Тимерхан - Нити. Сборник историй

Домой… Быстрее бы вернуться, увидеть маму…

Хочется её супа с крапивой, тепла и забыть о войне, торфе, Марии Ильиничне Зиновьевой…

Домой, домой, домой! Только не время ещё. Нужно перетерпеть оставшиеся четыре месяца и тогда… всё будет хорошо. Так терпи же, Фахерниса, работай!

Без тёти Тани было бы невыносимо. Таня, как опытная торфушка, уже работавшая до войны на торфяниках, помогала Фахернисе советами как сберечься от нещадно кусавших их комаров и слепней в адскую летнюю жару. Именно благодаря ей, девушка уставала меньше чем другие, чему была благодарна новой знакомой.

Русалочьи дни так и тянулись в торфяниках кашей на воде, хлебом по карточкам, двенадцатичасовой рабочей сменой и беспокойным сном в пять-шесть часов. Но было и хорошее. Таня стала для Фахернисы близкой подругой, наставницей. Лёжа на соломенных матрасах в душном, сыром бараке, они шепотом рассказывали друг другу о своих семьях, о домашней стряпне, разговаривали о войне, всяких женских глупостях и… мечтах.

Таня очень красиво пела и в своё время, хотела стать артисткой. Только совсем нежданно влюбилась в парня с соседней деревни, вышла замуж, родила детей. Так и осталась её мечта где-то в ней, временами вырывавшаяся наружу звонкой песней или нежной колыбельной. А вот Фахерниса еще не знала чего желает. Не задумывалась юная душа ни о чём другом, не тосковала, как о родном доме и матери. И плакала она, тоже уткнувшись в плечо Тани, доброй, понимающей…

Уезжая домой, в ноябре того же года, они условились с Таней писать друг другу письма и когда-нибудь, когда закончится война – свидеться и поговорить по душам. И вот, сжимая в руках крошечный газетный кусочек с нацарапанным на нем адресом, Фахерниса с грустью провожала уезжающую подругу. Такую же русалку как и она сама.

***

– Домой, домой, домой! – кричит раскрасневшаяся от волнения Фахерниса сыну, – Что же ты, Мансур, не напомнил мне о губадие! Разве зря я целое утро пекла, старалась!

– Не переживай, мама! Успеем!

– Дай-то Всевышний!

– Мама!

Через час они, наконец, доезжают до Бикбулово. Село встречает их ароматами цветущей черёмухи, людьми, идущими по улице с яркими букетами красных и жёлтых тюльпанов, ранних полевых цветов. Они проезжают мимо них, вверх по улице, минуют сельскую библиотеку, детский сад. Наконец, у здании почты «Запорожец» Мансура сбавляет ход.

– Куда дальше, мама?

– Да вот же дом Тани, напротив Почты, – усмехается Фахерниса. – Каждый год ведь приезжаем, пора бы запомнить, голова твоя садовая! Ээээх!!!

Фахерниса спешит. Не дожидаясь сына, она выпрыгивает из машины и, прижав тарелку с пирогом к груди, бежит, спешит в дом с резными узорами на наличниках и парными голубями на крыше. С шумом входит в него и кричит:

– Танюша!

И слышит её, старую свою подругу. Они обнимаются и смеются, словно не было прожитых лет, не было всех тех невзгод, что выпали на их долю. Но они помнят. До сих пор помнят холодные топи торфяных просторов, помнят как называли их русалками, как держались вместе и делили серый, горький хлеб войны…

(12.09.2020)

Сколько лет прошло с того дня, как Сания Ильгамовна в последний раз слышала родные голоса в этом покосившемся доме? Лет эдак десять или пятнадцать назад? Не припомнит уже. Путается даже в своём возрасте. Да и не мудрено. Сложно ей вспомнить и продеть бусины воспоминаний попорядку – в ряд. Ведь старость вытянула все силы, красоту и здоровье из тела женщины. Как опытный спекулянт, она ловко выторговывала год за годом каждую из этих прелестных, дорогих для себя сокровищ из под носа селянки. Сания Ильгамовна же не замечала хитрой игры времени, бурля в кипятке будничной рутины день изо дня. Как же она успевала тогда? И на ферме поработать, и огромное домашнее хозяйство вести, троих детей воспитать, да мужа умаслить когда надобно?

«В молодости вся соль. Не видит она преград. Всюду песней льётся, танцами кружит, не замечает неправильного. От того и работа легко делается, по-доброму…» – сказала как-то соседка Махинур эби, которой в живых-то давным-давно нет. Не вникала, не прислушивалась в свои молодые годы в смысл слов тех, Сания. Лишь на пороге забвения многое стало преобретать смысл и раскрывать свой вкус.

– Жаль, только поздно я спохватилася, – проскрипела севшим, дрожащим голосом старушка. – Знала бы где упаду – солому бы постелила…

Разгоняя тоскливые мысли, в дверь постучали. Требовательно, излишне жизнерадостно. Не успела женщина и рта раскрыть, как тут же прозвенел знакомый голос: