Анастасия Баталова - Моя реальность

Очнулась Соломея в своей постели. Уже рассвело. Свежий утренний ветерок теребил лёгкие занавески.

Из окна, распахнутого настежь, доносилось многоголосое пение птиц. Способность ориентироваться в пространстве восстанавливалась медленно, словно после наркоза или сильного опьянения.

Соломея откинула одеяло, встала и шатаясь подошла к окну. Выглянула в него невидящими глазами.

Мёртвая тишина наполняла её сознание, опустошенное, словно взрывом, лицом Лунного Принца. Она смотрела вокруг и ничто не останавливало её взгляда.

Она шагнула назад, к мольберту, освещенному мягкой белизной утра. Чистый лист был закреплен на нём. И не было на свете ничего прекраснее этого листа. Взглянув на него, Соломея внезапно почувствовала, что больше не сможет осквернить бумагу ни одной линией. Никогда. Рука её поднялась и снова опустилась, повиснув вдоль тела безжизненной плетью. В мире не осталось больше ни одного явления, достойного быть изображенным ею…

Соломея вдруг встрепенулась, напряглась вся до самого крохотного нерва, до последней мышцы, вытянулась как струна, и, резко сорвавшись с места, принялась лихорадочно метаться по мастерской, собирая всё, что было у неё, картины, эскизы, наброски. Словно смерч пронесся по небольшому светлому помещению. Спустя несколько минут многолетняя работа лежала в одной громадной куче на полу. Соломея сбегала на кухню за спичками. И уже через несколько мгновений всепрощающее пламя охватило бумагу, холсты, рамы, жадно затрещало, пережевывая свою добычу, затанцевало весело, потянулось выше и глубже своими юркими рыжими пальцами…

Соломея стояла над этим костром своей жизни. Безмолвная и спокойная. Внутри неё полыхал точно такой же костёр. Незримое пламя безумия пожирало сознание художницы. И вдруг она засмеялась. Страшным, скрипучим, бессмысленным смехом. Он разрывал её изнутри, неудержимый, как пожар в засушливую пору, неестественные раскаты этого адского смеха раздирали ей горло… Ей было больно, но она уже не могла остановиться… Соломея смеялась и смеялась, сначала стоя, потом лежа на полу; в своём припадке она каталась по прохладным доскам, барабанила в них ладонями, обжигаясь силой этих ударов…

Пляшущие языки пламени бесновались вокруг, зловеще потрескивали, сгорая, деревянные рамы…

Рассказчик умолк и отхлебнул немного вина.

– И что потом случилось? – спросила красиво стареющая женщина. – Она умерла?

– Я не знаю, – ответил художник с окладистой бородой, – она сошла с ума, этого уже довольно, в каком-то смысле безумие и есть смерть.

– Получается, красота для художника – точно яд для медицины; в маленьких количествах спасает, в больших – способна погубить, – задумчиво проговорил молодой человек.

– Знать бы заранее свою роковую дозу, – кивнув ему через стол, отозвался старик.

– Ерунда какая-то, – почти злобно резюмировал Дорден и залпом выпил из бокала остатки крепкого тёмно-бордового вина.

На небольшую сцену кафе поднялась хрупкая молодая скрипачка; художники, сыто вздыхая, обратили теперь на неё свои расслабленные винными парами и вечерней духотой взоры.

2

Женщину звали Амаранта Тейлор. Она была популярна, картины её хорошо раскупались, последняя выставка прошла по светски громко, довольно дорого – комфорт и успех уже позволили ей привыкнуть к себе, она находилась на гребне своей славы, это был сильный и полностью раскрытый талант, но не пресыщенный, а всё ещё ищущий, впечатлительный, живой.

Проснувшись утром и почувствовав в голове тяжёлый душный туман от выпитого накануне, Амаранта решила спуститься на берег подышать морской прохладой. Из отеля вниз вела очень крутая каменистая тропа с перилами и выбитыми в некоторых местах в скале ступеньками.

Небо было белёсое, облачное; лёгкий тёплый ветер врывался изредка под просторный сарафан художницы, линия горизонта терялась в нежной дымке. Осторожно держась за перила, она спускалась к воде. Пляжа как такового здесь не было – море бесновалось в тесном ущелье между двумя острыми каменными горами, несколько огромных валунов стойко принимали на себя удары непокорных пенистых волн.

Сандалии Амаранты тихо зашуршали по прибрежному галечнику. Сделав несколько шагов, она остановилась. Ей почудилось, будто на узкой каменной косе, выброшенной в море, точно язык дракона, кто-то есть. Это открытие отнюдь не было приятным, больше всего на свете сейчас Амаранте хотелось одиночества. Постоять на берегу, подумать, чтобы ветер, время от времени приносящий снопы прохладных брызг, обдувал её всю, застывшую, как изваяние, как часть пейзажа; она видела себя со стороны на фоне моря и пастельного неба будто на чужом полотне… Разве возможно встретить сейчас у воды хоть одну живую душу? Кто ещё вздумал выходить из отеля в седьмом часу утра?