Елена Чутская - Когда цветет олива

Марио кивнул головой.

– Нужно дать им время. И сыновьям, и твоей сестре. Si?

Снова кивок головой.

– Не надо расстраиваться, пожалуйста. Через три месяца я уеду. Береги свое сердце. Они твоя семья, а я чужая.

– Нет! Ты мне не чужая. Мое сердце полно тобой. Я хочу жить ради тебя.

Стакан в ее руке дрогнул, и на лакированную поверхность стола пролилось несколько бордовых капель. Весь перелет Маша обдумывала именно те причины, которые побудили ее явиться в Сан-Стефано, и наивно полагала, что в первый день удастся избежать щекотливых вопросов о совместном будущем. В сорок восемь лет глупо надеяться на платонические отношения там, где чувствовалось половое влечение вперемешку с робкими признаниями в любви. И совсем нетрудно было догадаться, зачем шестидесятилетнему мужчине так скоропалительно знакомиться с более-менее молодой женщиной и тут же приглашать в гости на длительное проживание, что за всеми разговорами и милыми улыбками стоял очевидный сексуальный контекст, который на расстоянии казался вполне безобидным и не вызывал столь явной неприязни. Но сейчас, когда фигурант находился от нее на расстоянии вытянутой руки, поездка вдруг стала принимать какую-то интимную подоплеку, пошлую и комичную одновременно.

Привычку бросаться в омут с головой Маша никогда за собой не замечала. В ее характере, особенно последние десять лет, больше прослеживалось длительное раздумье, тщательное взвешивание и сопоставление желаемого с действительным. И со временем, как пелось в одном старинном романсе, «усталых дум полет стал низок, и мир души безлюдней и бедней». Жизнь нещадно прибивала мечты к земле, делая их тривиальнее и прагматичнее, постепенно окрашивая восприятие окружающего мира в черно-белый цвет. И свой приезд в Италию она в первую очередь рассматривала, как внеплановый отпуск за свой счет, и не собиралась принимать никаких решений, касающихся совместной жизни с едва знакомым человеком, которого она видела второй раз в жизни. Не хотелось ей спешить настолько необдуманно, спонтанно и бесповоротно.

– Очень быстро, – Маша прочла ответ с планшета.

– Тебе нужно время? – догадался Марио и облегчено вздохнул.

– Si! Tempo! 8 8 Да! Время!

– Я буду ждать вечность!

Все было понятно и без перевода. Улыбнувшись, она просто кивнула головой.

За окном давно наступил вечер. Шум дождя постепенно стих, и кухня озарилась матовым светом догорающего заката. Перед уходом Роза перемыла грязную посуду, жирные противни, тяжелые чугунные сковородки. Но коричневый фартук из грубого льна, так демонстративно повязанный Паолой на тонкую талию гостьи, Маша восприняла буквально и по-хозяйски осмотрела стол на предмет недомытой посуды. На подносе остались лишь тяжелые с толстым стеклом стаканы для вина, чем-то напоминавшие граненые, которые раньше подавались в поездах дальнего следования в подстаканниках, и тонкие круглые бокалы на длинной ножке. Она быстро освоилась с подачей горячей воды, с глубокой отбитой в нескольких местах эмалированной раковиной, где сначала в обильной пене замочила, а потом осторожно вымыла и расставила на просушку весь фамильный «хрусталь» и «богемское стекло».

Из-за низкого расположения раковины спину немного потянуло, и, решив отдохнуть от праведных трудов, она подсела к Марио за стол, где опробовав дорогой подарок и довольно пыхтя новой трубкой, он пускал под потолок серые кольца дыма. Запах табака Маше понравился, древесно-ванильный он ненадолго перебивал тот церковный сладкий аромат ладана, которым было пропитано итальянское жилище снизу доверху. Поначалу от него кружилась голова, но к вечеру запах приелся и не раздражал напоминанием о церкви.

– Ты устала?

Маша утвердительно кивнула головой, ей ужасно хотелось спать. Бессонная, нервная ночь перед вылетом, сам перелет и холодный прием семьи Тонини не прошли бесследно. Но больше всего без долгих объяснений и неуместной стыдливости ей хотелось уладить один щекотливый вопрос – где она будет спать. Марио словно прочел ее мысли. Повел гостью через комнаты в правое крыло дома, но перед широкой деревянной дверью, обитую по углам тонким железом, остановился.

– Это спальня моей жены.

Маша ничего не поняла, но по обстановке и той безупречной чистоте, которую источала даже хлопковая занавеска с грубыми кружевами, догадалась, о ком шла речь. Узкая комната окном выходила во внутренний двор. Возле правой внешней стены стояла довольно широкая, старинная кровать с резными набалдашниками по углам, под окном узкий стол с полированной поверхностью и один стул. С левой стороны умещался низкий двустворчатый шкаф для вещей, за ним прямоугольный комод и овальное в серебряном обрамлении зеркало. Проход между кроватью и мебелью был не больше метра, низкий беленый потолок нависал почти над самой головой, и Маше показалось, что протяни она руку, и можно спокойно коснуться кончиками пальцев шершавой поверхности. На фоне белых стен темная мебель казалась почти черной и наравне с глубокой стариной отдавала еще специфичным запахом. Даже единственный стул с высокой резной спинкой с такой важностью выставил точеные ножки, словно на нем восседала сама неаполитанская королева.