Амелия Борн - Я тебе изменяю

– Вот это я вовремя заглянула, – подытожила увиденное Анна Николаевна и, не дожидаясь приглашения, принялась разуваться.

– Ясно теперь, кто Ольге дурные манеры привил, – огрызнулась в ответ Римма. – Вас не учили не приходить к людям без приглашения?

В иной ситуации Анна Николаевна может и стерпела бы такой тон, и даже извинилась, но не теперь, глядя на происходящее безобразие! Нет, она им всем сейчас покажет! Разгонит всю эту ересь, как советские войска немцев в сорок пятом!

– А вас не учили не вмешиваться в чужую жизнь? – парировала Анна Николаевна и решительно протопала прямиком в гостиную, к зятю и незнакомой профурсетке.

– Глеб, скажи ей! – донеслось в спину томно-умирающим голосом.

– Да, Глеб, скажи мне, – перебила Анна Николаевна, – как ты до жизни такой дошел? У тебя дома жена с маленьким ребенком, а ты тут чаи гоняешь со всякими развратницами?

– Ах! – тонко пискнула девица, возмущенно подскочив на оттоманке, отчего декольте ее пришло в большое волнение.

– Милочка, у вас вымя выпало, – неодобрительно заметила Анна Николаевна. – Спрячьте, а то застудите.

– Анна Николаевна, вы все не так поняли, – наконец вступил в беседу зять.

Подскочил с места, нахмурился грозно… да только Анну Николаевну такими взглядами было не пронять: от покойного Георгия Владимировича, чтоб ему икалось трижды, она и не такое еще видала. И не в последнюю очередь вспоминая сейчас свою нелегкую с ним жизнь, намерена была не дать в обиду свою дочь.

– Ну так объясни, – милостиво разрешила Глебу, но тот отчего-то не торопился.

Затянувшееся молчание прервал звонок в дверь.

Римма от этого звука подпрыгнула на месте, Глеб вздрогнул, Вымя нервно всколыхнулось, и только Анна Николаевна спокойно, с достоинством повернулась к двери.

– Не откроете, Римма? – подсказала сватье, так и застывшей на месте, что памятник Ильичу.

И с интересом наблюдала, как та трясущимися руками забирает из рук курьера пакет.

– Ой, и что тут у нас? – живо подавшись назад, поинтересовалась Анна Николаевна.

Забрать пакет из ослабевших рук Риммы не составило особого труда. Анна Николаевна сосредоточенно оглядела его содержимое и, вытянув на свет божий огромный и явно дорогой торт, укоризненно поцокала языком.

– Да вы тут сладостями балуетесь? – заметила, покачав сокрушенно головой. – Осторожнее, Римма Феликсовна, а то растолстеете и сын ваш бросит и вас тоже. Он ведь, как выяснилось, человек со строгими требованиями к женскому полу!

От такого заявления Римма аж задохнулась. Замахала руками в воздухе, выпучила и без того выразительные глаза и простонала, точно на последнем издыхании:

– Глеб, мои капли!

Анна Николаевна со смесью сожаления и презрения наблюдала, как зять подрывается с места, бежит к материнской аптечке и… не может найти ее драгоценных лекарств.

– Мама, их нет…

– Ой, умираю!

– Эти капли ищете? – поинтересовалась Анна Николаевна, чуть раньше прихватившая их со столика и теперь махавшая пузырьком в воздухе.

– Плохо мнееее, – продолжала стенать Римма, протягивая то ли к сыну, то ли к каплям руки.

Нет, Анна Николаевна эти концерты никогда всерьез не воспринимала, потому как Римма начинала умирать при всяком удобном случае или в любой неугодной ей ситуации. И все же испытала огромное удовлетворение, когда разжала пальцы и бутылек полетел прямо на паркет, об который и стукнулся с характерным похоронным звуком.

– Ой, как нехорошо вышло, – заметила безо всякого сожаления Анна Николаевна.

По комнате тут же поплыл тошнотворный запах лекарства, оцененный по достоинству меланхоличной обычно болонкой Риммы: резво соскочив со своего пуфика, та мигом принялась слизывать с пола пролитое, после чего резко завалилась на бок.

– Что творится! – запричитала поразительно громко для умирающей Римма. – Глеб, да сделай ты что-нибудь!

– А я даже скажу, что, – любезно добавила Анна Николаевна. – Ты, Глебушка, домой больше не приходи. Оставайся с мамкой – она тебе и попку подотрет, и женщину подложит… А вещи свои у консьержки найдешь. Счастливо оставаться.

Закончив этот, самый, должно быть, длинный спич за всю свою жизнь, Анна Николаевна гордо развернулась и вышла прочь из проклятой квартиры.

И чувствовала себя при этом Гераклом, свершившим все свои подвиги разом. Не меньше.

***

Мама ворвалась в квартиру как ураган. Я как раз накормила Тео кашей, после чего сын принялся за свой любимый компот. Поэтому зрителей у матери было двое – я, застывшая с пачкой влажных салфеток. И Теодор, забывший, что нужно сделать из кружки следующий глоток.