Евгений Шишкин - Женское счастье

А теперь все это уже не имело значения, хотя Олег из прошлого Тамары переступил и в настоящее. Вот и сейчас он пришел в аптеку, стоит у прилавка — спортивно-подтянутый, выбритый до лоска и загорелый даже зимой: не зря географ, путешественник, горнолыжник.

— Опять за провизией пожаловал? — доброжелательно подтрунивает Тамара, принимая от него большую пустую банку.

Олег исповедует принципы Брэгга и один день в неделю сидит на воде — на дистиллированной, на аптечной.

— Вода — это лишний повод тебя увидеть, — улыбается Олег и, кажется, хочет понравиться Тамаре.

Он рассказывает о каких-то чудо — открытиях восточных диетологов, но Тамара слушает вполуха. Что ей до Олега, до его слов, до его запоздалых улыбок, если Спирин… всюду и только — Спи-и-рин!

И все же в своих радостях Тамара начала суеверно замечать сбой: казалось, какие-то темные силы, чьи-то зависть и злопыхательство сглазили ее, овеяли дурным наговором: вот уже пятый месяц она в совместной жизни, а все еще пустоцветом. И нынче после работы, зимним вечером, Тамара направится к бабке Дюше, знахарке и колдунье, с жалобой на свое затянувшееся беззачатие. Чародейству старух, их настоям на корнях и травах Тамара доверяла даже больше, чем белому врачебному халату и той «химии», которой сама торговала.

Жила бабка Люша на окраине города, куда не добрались еще башенные краны, не привели за собой армаду многоэтажных домов. Здесь сохранялись в неприкосновенности деревянные постройки. Некая городская деревня. Да и трудно было представить, чтобы колдунья жила в густонаселенном людском муравейнике: ей нужен свой дом, пусть худенький, зато свой…

Дом бабки Люши стал чахнуть вместе с ней, не осталось в нем следов прежнего наряда и ладности, стоял он чуть накренившись, нахмурив над глазами — окнами треснутые карнизы. Сейчас крыша была толсто покутана снегом, и дом выглядел молоделым; скрывал под холодной белизной свою дряхлость.

Тамара постучала в дверь дома (звонка не было). Никто не отозвался. Дернула за ручку — дверь оказалась не заперта. Тамара прошла через темные сени, на ощупь нашла дверь в горницу. Постучала. Опять никто не отозвался. Но и эта дверь оказалась не заперта. Тамара вошла в горницу и сразу увидела бабку Люшу. Она сидела на кровати, на пестром, из лоскутков сшитом одеяле; рядом с кроватью, на табуретке — пузырьки и таблетки, и вся горница пропитана знакомым для Тамары запахом лекарств.

— Что же у тебя, баб Люш, все двери открыты? И на стук ты не откликаешься?

— Слышу я, девонька, плохо, — отозвалась бабка Люша. — Вот и двери не запираю. Вдруг соседка придет поясницу мне натереть — не достучится. Печь вот еле сама-то истопила…

Постарела бабка Люша шибко. Тамара не видела ее давненько, все недосуг проведать старуху, бывшую соседку. Жили они когда-то в одном селе по соседству, пока разными предлогами не переманил их в себя город. Темно и старо у бабки Люши лицо, безбровое и незначительное в тугом обхвате серого головного плата, губы — узкая провалившаяся лиловатость, и лишь глаза в окружье складок глядят свежо, черно, проницательно — глаза колдовские.

— Ты уж прости меня, баб Люш, что я под вечер и без приглашения. Не напугала тебя?

— Мне пужаться некого. А покрасть у меня нечего — старость да болезни. Я бы их и сама кому хошь передала.

В горнице было сумрачно, но уютно от натопленной печи, от теплой расцветки пестрого одеяла, от мятного запаха трав, которые пучками висели на веревке под потолком. На комоде у бабки Люши лежали старые бусы. Тамара хорошо их помнила, бабка Люша то ли гадала на этих бусах, то ли любила ими забавляться как украшением, то ли использовала как четки.

— Давненько ты, девонька, ко мне не захаживала. Видать, дела все молодые… Ну, раздевайся и рассказывай. Веселая да нарядная. И рассказать, поди, есть чего… Я вот чайник подогреть поставлю. — Старуха, покряхтывая и сугорблясь, стала привечать гостью.

Сперва неспешно попили чаю — Тамара принесла конфет в угощенье. Повспоминали, кто и как из бывших земляков жизнь устроил: кто женился, кто развелся, кто уехал далече, кто в нездоровье мается, а кого уж и земля упокоила.

— Мне скоро туды же… Зажилась, — невесело усмехнулась старуха, помянув о своих немалых летах.

— Что ты! Смерть разве торопят? Тебе рано, баб Люш, — не одобряла Тамара и с легкой корыстью и опаской думала: «Кто же мне поможет, если ты умрешь? Нет, живи подольше…»

Старуха взглянула на нее умными глазами и мысли Тамары будто услышала.